1. Вебер против Дюркгейма

 

Перед нами один из «вечных вопросов», на которые натыкается незрелая мысль, устремленная к загадкам человеческого бытия.

Кто является субъектом социального действия – индивид или общество?

Однако на вопросы типа «первое или второе, а третьего не дано» вы никогда не отыщете корректных ответов. Дело в том, что вопросы эти сами по себе дурацкие. Жизнь вовсе не состоит из пар несовместимых противоположностей, и мы нисколько не обязаны раз и навсегда выбрать одну, навеки уничтожая другую для себя и для всех прочих. И, конечно же, ни Вебер, ни Дюркгейм, которым приписывают две крайние позиции, никогда не утверждали подобной глупости. Может быть предложен ряд моделей, которые заполняют промежуток между этими крайностями.

Я хотел бы перечислить и очень кратко обрисовать несколько типов социальных субъектов, чтобы мы среди них нашли родную корпорацию предпринимателей. Времени решительно нет, а излагать вещи подобного сорта за несколько минут почти невозможно, поэтому вы должны отдавать себе отчет, что это не более чем иллюстрация.

 

2. Человеческий род как субъект

 

Субъект первого типа – родоплеменной, о котором науке еще не так давно почти ничего не было известно. Учение Юнга об архетипах, труды по социологии примитивных обществ (например, Леви-Стросса), интереснейшие работы по мифологическому сознанию Элиаде и Кемпбелла – все это было опубликовано в основном в ХХ веке и еще не настолько канонизировано, чтобы всерьез повлиять на стереотипы «общественного сознания». Поэтому по инерции вы можете думать, что родоплеменной субъект – что-то жутко примитивное. Это вовсе не так. Родоплеменной уклад – совершенно сказочное общество, в котором общее сознание еще не разделилось на веру, волю и знание. Там никто не молится не потому, что люди примитивны, а потому что духи непосредственно живут среди людей. Каждый человек хотя бы отчасти является колдуном и сам воздействует на природу, людей и духов для получения желаемого результата. При этом самое поразительное то, что первобытные технологии достаточно эффективны. Почти все эти люди с современной точки зрения наделены экстрасенсорными способностями.

В развитых родоплеменных формах можно выискивать какие-то псевдодемократические сходки, на которых племя вроде бы что-то решает, но на самом деле это совсем иная реальность, которую мы не понимаем. Мы описываем ее через понятия, которые ей чужды. Можно усматривать в родоплеменном субъекте корпорации и сословия, но ничего подобного там нет. В лучшем случае это касты, а касты от корпораций отличаются радикально. Одно могу сказать вполне определенно: никакого «индивида» в современном понимании – с паспортом, кредитной карточкой, индивидуальной волей, сознанием, которое позволяет рационально анализировать ситуацию и принимать решения, там найти невозможно.

Один из моих друзей, китаист, не переносит современных китайцев. С его точки зрения, китайцы только имитируют наличие индивидуальности, на деле все они являются размноженным экземпляром одного и того же существа, некими тараканами, абсолютно неотличимыми один от другого. На современный (западный) взгляд, с точки зрения концепции индивидуальности, прав человека и т. д., в родоплеменном субъекте есть нечто ужасное: все люди племени являются обезличенными элементами одного целого, как кегельные шары в романе Саймака «TheyWalkLikeMen» или частицы океана Соляриса.

 

3. Мир средневековых корпораций

 

Я немного остановлюсь на субъекте второго типа, потому что это наши родные корпорации. Существуют очень яркие, интересные работы о средневековом городе Макса Вебера. Вебер рассматривал весь средневековый город как целостную корпорацию. В средневековом обществе родоплеменные отношения, естественно, сохранялись, но постепенно теряли свое значение. Город манил людей приблудных, маргиналов и бомжей, которые туда стягивались. Это были странники, коробейники, отщепенцы, масса людей без роду-племени. Беглые крестьяне стремились в город, потому что "воздух города делал человека свободным". В городском котле из этого месива вываривалось новое социальное вещество. Но в городе также жили представители древних родов, издавна обитавших в этом месте, сеньоры, которые имели особые права на данный город, аристократы. Родовые связи в городе сохранялись, но на передний план постепенно выходили иные отношения.

Город был поделен на сословия, на цехи, на гильдии. Каждая из них с современной точки зрения была корпорацией, которая объединяла людей по некоторому принципу, чаще всего профессиональному. Например, цех изготовителей перин, покрытых определенным сортом шелка, или цех ремесленников, которые занимались только серебряными изделиями. Цех в средние века – далеко не только производственное объединение. Это был сложнейший социальный организм, как правило, со своим храмом, своим святым, гербом, гимном, с городским кварталом, где жили рядом семьи мастеров. Именно в средневековых корпорациях, кстати, появляется разветвленная система регламентации.

Полноправными членами цеха были только мастера. С ними рядом трудились разнорабочие, ученики, подмастерья, которые не являлись членами корпорации. Мастера участвовали в принятии решений (в нашей современной терминологии). Они имели право вносить изменения в устав, регулярно собирались и принимали судьбоносные решения, которые определяли всю жизнь корпорации, в том числе и ее производство. Одна из основных задача состояла в том, чтобы обеспечить данной корпорации ремесленников монополию на сбыт их продукции в данном городе или в данной местности. Кроме того, они были озабочены тем, чтобы поддерживать высокие стандарты мастерства и качества продукции. Войти в корпорацию было в принципе возможно, но существовали сложные, лишь отчасти рационально описанные правила посвящения в ее члены. Для того чтобы стать мастером, нужно было проработать долгое время учеником, потом подмастерьем, сдать несколько весьма сложных экзаменов, и наконец, изготовить так называемый «шедевр».

Членство в корпорациях было сопряжено со значительными издержками. Регламентация, нацеленная на поддержание высокого стандарта качества, одновременно тормозила все, что превышало уровень этой планки. Например, существовал закон, который регламентировал размер витрины. Каждый мастер имел право рекламировать свою продукцию, но в корпорации действовала жесткое правило: например, мастер мог выставить свои изделия только в одном окне лавки или дома, где он жил. Если витрина занимала два окна, к мастеру применяли санкции, в результате которых он мог быть выброшен из корпорации.

Еще раз повторю: корпорация была образом жизни. Члены корпорации, как правило, жили вместе или поблизости друг от друга, они выступали единым войском во время войны. Корпорация как целое защищала их права, при этом сама она была включена в сложнейший мир корпоративных прав, была частью одного из сословий, и в рамках борьбы сословий она сражалась с другими сословиями, но вместе с ними выступала, скажем, против абсолютистской власти или внешнего нашествия.

О корпорациях можно и нужно прочесть целый курс. В конце моей лекции будет ясно, почему это важно сегодня, почему это не просто исторический материал. Забегая вперед, должен сказать, что обновленная корпорация, принципы метакорпоративного действия – парадигма наступающего века.

Важно следующее: в отличие от родоплеменного общества теперь уже не все племя, не весь народ, не все люди, говорящие на одном языке, являются цельным субъектом принятия решений. Средневековый город – сложнейший организм, состоящий из целого ряда сословий, цехов и гильдий, каждая из которых имеет внутреннюю регламентацию, каждая из которых выступает как субъект принятия решений во взаимодействии с другими. Туда можно войти со стороны, и оттуда можно выйти.

Целая эпоха, примерно пять веков европейской истории, проходит под знаком роста, развития, доминирования, упадка и, наконец, распада корпораций. Их распад – это тоже отдельная история. Постепенно в связи с целым рядом серьезных обстоятельств, о которых сейчас нет возможности рассказать, корпорации эволюционировали в направлении этакой номенклатуры позднесоветского образца, которая была заинтересована в том, чтобы замкнуться в рамках узкого круга знакомых и родственников, и никого, кроме них, в корпорацию не пускать. Тем самым был подорван механизм их воспроизводства. Наиболее предприимчивые мастера оставляли корпоративные стены, пускаясь в опасную и волнующую авантюру частного предпринимательства.

 

4. Индивид в корпоративном мире

 

Предполагается, что субъект третьего типа вам хорошо известен. Назовем его условно «индивидуально-рыночным». Его банальное, карикатурное описание таково: совершенно индивидуальный частный предприниматель, который может сам решать, каким бизнесом заняться и куда вложить свои деньги, который имеет право избирать и быть избранным, учреждать и соучреждать юридические лица. При этом формально он не обязан состоять в каких бы то ни было социальных объединениях (хотя фактически все-таки состоит).

Вот, наконец, мы прошли некоторый путь и поставили на нем три вехи. Наиболее древние субъекты родоплеменного типа в принципе не оставляют личности никакого места в принятии решений. Субъект современного типа, наоборот, являет собой внешне совершенно автономного индивида, который по официальной версии волен самостоятельно решать все, что он хочет, может строить жизнь по собственному усмотрению и отвечать за свои решения.

Посередине же мы находим сословно-корпоративный мир — средневековый город, где каждый гражданин участвует в принятии решений в той мере, в какой является членом корпорации. Для того чтобы жить в городе, чтобы просто проникнуть внутрь его стен, нужно получить разрешение, потому что город защищался от нищих или разбойников. Не будучи членом одной из корпораций, человек не в состоянии найти себе работу, обеспечить сбыт для своих изделий, он не сможет даже купить тот или иной товар, потому что покупка тоже может быть обусловлена членством в определенных корпорациях. Его, в конце концов, просто задержит стража, и очень скоро он окажется за воротами города, его оттуда вышибут.

Это напоминает жизнь советского человека на всем протяжении истории СССР. У колхозников не было паспорта, они никуда не могли уехать, их задерживала милиция. Если человек не работал, его немедленно «выявляли», ловили и осуждали как тунеядца. Вы родились и успели пожить в обществе, где человек, не будучи членом так называемого «трудового коллектива», просто не имел возможности существовать. Он мог какое-то время скитаться и прятаться по подвалам, но все равно неизбежно попадал в поле зрения бдительных дворников, участковых или законопослушных граждан, немедленно вылавливался и либо изгонялся из общества, как бродяга, либо приписывался к тому или иному трудовому коллективу. И будучи к нему приписан, он сразу обретал социальный статус. У него возникало некоторое подобие прав, определенные обязанности, трудовые повинности в виде поездок «на картошку» или на овощную базу, обязательное членство в ДОСААФе, комсомоле, профсоюзах. И кстати, у него появлялся гарантированный прожиточный минимум.

В этом корпоративном мире просто нет места для индивидуальных субъектов, подобно тому, как в диэлектриках нет свободных электронов, поэтому через них ток и не идет. Там все электроны сидят в кристаллической решетке, они вообще являются не свободными, как в металлах, а чьими-то электронами. В этом смысле в современном обществе существует «электронный газ», то есть свободные индивиды, которых достаточно много, на них можно воздействовать электрическим или магнитным полем, то есть экономическим или правовым. Подобное поле активирует правовые нормы или финансовые рычаги, и эти люди начинают двигаться, потому что вы задели их личный, персональный интерес, до него вполне возможно добраться. До личного интереса мастера в средневековой корпорации вы так просто не доберетесь. Скорее всего, вы и до самого мастера не добрались бы, потому что он жил в закрытом квартале.

 

5. Рудименты прошлых субъектов и эмбрионы будущих в структуре настоящего.

 

Жизнь, разумеется, не так проста. Говоря о принципах многоукладности, я уже упоминал, что в настоящем всегда есть рудименты прошлого и зародыши будущего. Если присмотреться к любому «свободному индивиду», выяснится, что он продолжает исправно функционировать в роли элемента субъектов первого и второго типов. Например, сколь бы независимым ни был бизнесмен на рынке, у него, скорее всего, есть семья и родственники. Семья, естественно, оказывает влияние на принимаемые им решения. Это не рациональное, не экономическое и не регламентационное воздействие. Но если жене вдруг захотелось срочно пристроить ребенка в элитный колледж в Кембридже – это становится важнейшим фактором жизни бизнесмена, из-за этого он способен пуститься в непроизводительные траты, опоздать на деловую встречу или сорвать сделку.

Большинство свободных бизнесменов состоит в каких-то организациях, более того, часть этих организаций по инерции называются корпорациями – corporations, хотя они мало чем похожи на средневековые корпорации. Членство в организациях определяет очень многие обстоятельства жизни. Я просто констатирую, что человек продолжает состоять во множестве социальных структур, только структуры эти видоизменились, размылись, им уже несвойственна прежняя жесткость. Например, бывшие профессиональные цехи превратились в профсоюзы или другие похожие объединения. Купеческие гильдии преобразовались в торгово-промышленные палаты: членство в подобных организациях необязательно, гораздо менее обременительно, однако во многих отношениях полезно.

Точно так же, если всмотреться в образ жизни современных «индивидов», в устройство и функционирование современных социальных институтов, особенно на Западе, мы увидим, что в их структуре, в манере поведения обнаруживаются зародыши некоторых новых типов деятельности, которые уже вполне оформились.

 

6. Историческая тенденция к атомизации субъекта.

 

Тем не менее, пока я этим заниматься не буду. Скажу только, что если бегло взглянуть на описанную мной модель, в ней просматривается тенденция к постоянной атомизации субъекта. Первобытное племя охотников – это почти стая животных, в ней бессмысленно искать «субъекта принятия решений». Славные ирокезы пребывают в нерушимом идейно-политическом единстве с родным племенем. Поначалу весь социум, социальный агрегат в целом является нерасчлененным субъектом, потом он начинает постепенно дробиться. На месте каст с их почти генетически врожденными различиями появляются гильдии. У Вебера описано, как античный полис постепенно переходит в средневековый. Античный полис лишь условно можно было назвать «цехом»: все граждане античного полиса были воинами, их главным производственным занятием было все время упражняться в воинских искусствах, главной обязанностью – по первому зову военачальства устремляться на поиск трофеев. В центре забот полиса было не производство, а военная добыча.

Несмотря на греческие корни слова «демократия», гражданин в античном полисе был абсолютно несвободен. Если вы вчитаетесь в тексты Платона, то будете потрясены тем, до какой степени во времена Сократа люди были во всех отношениях несвободны, скованы на каждом шагу – в образе мысли, в выборе одежды, в том, как был построен их день, в казенных платежах, в собственности, в гражданских и воинских повинностях.

В средневековых городах пространство свободы расширяется, возрастает субъектность. Атомизация идет до тех пор, покуда социум в идеале (речь об идеале Запада) не превращается в некую пыль, в сообщество абсолютно свободных индивидов, где каждый волен голосовать за кого хочет, вкладывать свои деньги куда угодно, делать что заблагорассудится или ничего не делать вовсе. Теперь и мы с вами стали совершенно свободны благодаря Франклину Д. Рузвельту, Егору Т. Гайдару, Джорджу Вашингтону, Борису Немцову и Камдессю. Теперь племя уже не предписывает вам, что надо ходить с кольцом в ноздре – хотя граждан и гражданок с кольцами в ноздрях и иных местах появилось у нас гораздо больше, чем в былые туземные времена.

 

7. Метаисторическая тенденция к агрегированию субъекта. Эволюция и революция.

 

Как видите, атомизация дошла до предела (если не рассматривать вариант провозглашения суверенитета левой ноги). В начале ХХ века тенденция дробления субъектов обратилась вспять. В самых свободных странах Запада она проделала уже много шагов на этом обратном пути. Индивиды, достигшие всех мыслимых степеней независимости и автономности, вдруг начинают добровольно и сознательно соединяться в предпринимательские группы, корпорации, и наконец, в секты «newage», весьма напоминающие племена папуасов.

Вспомните историю несчастного бизнесмена Васи, который, будучи совершенно свободным предпринимателем, вдруг ни с того ни с сего стал создавать какие-то сложные структуры корпоративного принятия решений и докатился чуть ли не до концептуального проектирования.

Люди отказываются от своей атомарной субъектности. На современном Западе эта тенденция пробивает дорогу эволюционным путем. Но она может прорываться и революционно. Например, протуберанец тоталитаризма, фашизма, нацизма между двумя мировыми войнами, как становится сейчас все более понятно, был порожден той же самой тенденцией, только проявилась она взрывным, катастрофическим путем. До недавнего времени об этом было не принято говорить, не принято усматривать в плохих тоталитарных обществах решительно ничего человеческого (и тем более – общечеловеческого), а только демоническое. Эта тема до сих пор является куда более табуированной, чем, скажем, проблема секса в советском дискурсе 30-50-х годов.

Но сначала – об эволюции.

 

8. Миф о Западе творится на Востоке.

 

Кто-нибудь может мне сказать, как «демократия» связана с «гражданским обществом», что между ними общего? Вам еще не читали лекций на эту тему? Так, похоже, желающих нет.

Слово «демократия» происходит от слова «дем». «Дем» – это участок, земельный надел. Известное вам слово «демос» здесь не первично, оно тоже происходит от слова «дем». Демо-кратия означает вовсе не правление широких народных масс. Здесь вся соль именно в земельных участках. Демократия – такое устройство общества, когда каждый гражданин приписан к определенному территориальному участку. Именно приписан, поскольку даже в древних демократиях он был часто не обязан там жить и даже не обязан иметь собственность. Но когда наступало время демократических выборов, гражданин голосовал именно от данного дема, там был его «избирательный участок». Это очень простое, понятное устроение. В современном обществе все абсолютно свободны: кто-то может жить на Канарах, кто-то на Мальдивах, кто-то все время ездит из страны в страну. Но для того, чтобы проголосовать, гражданин должен прийти на свой избирательный участок, в свой дем, либо получить там открепительный талон. В этом смысле демократия – некий предел атомизации, до которой дошло общество. Каждый гражданин – суверенный субъект принятия решений, это зафиксировано в конституции, в концепции прав человека. Имеется формальное закрепление его за каким-то участком, за территорией, которое позволяет ему демократически, т.е. «участково» осуществить акт принятия решения.

Что же такое гражданское общество? Хорошо, я начну отвечать на этот вопрос, но только идеологически, как написано в учебниках. Нам долго, лет 10 рассказывали истории о том, что гражданское общество – это наш спасительный идеал, что его нужно здесь всячески насаждать. Оказывается, в тоталитарной системе, где кости гражданина хрустят под прессом деспотического государства, единственной надеждой является гражданское общество – сеть независимых добровольных объединений, которые позволяют гражданину не остаться в одиночестве, пройти первичную школу гражданского становления и оказаться в оболочке общности, помогающей ему отбиться от парткомов и НКВД. Множество людей в годы гласности и перестройки получило гранты на работы по исследованию, созданию и внедрению гражданского общества. Не скрою, я тоже был причастен к таким грантам, правда, к раздаче, а не получению...

По наивности я полагал, что концепт «гражданского общества» – добротный раздел фундаментальной доктрины либерализма, разработанный с классической ясностью, с двухсотлетней теоретической традицией. Первый звонок прозвучал, когда я решил просмотреть библиографический указатель работ по гражданскому обществу, предлагаемый Библиотекой Конгресса. К моему изумлению, среди 239 работ списка не оказалось ни одной, написанной до 1990 года. Дальше – больше. Примерно половина работ оказалась посвящена социальным проблемам стран Азии, Африки и Латинской Америки, а треть – написана на русском языке, причем по большей части вдалеке от Москвы, но в полном соответствии с дислокацией региональных грантораздаточных отделений западных фондов.

По случаю я заглянул в известную книжку Геллнера «Условия свободы»[1], которую давеча издали у нас. Давно я не смеялся так, как при ознакомлении с этим классическим трудом по гражданскому обществу. Геллнер – парень простой. В боевом стиле народовольческой брошюрки он без комплексов вещает:

«Феномен гражданского общества существует в странах североатлантического региона. Они живут по его законам по крайней мере с 1945 года…

Лишь в последние двадцать лет[2] после того как страны Восточной Европы открыли для себя этот идеал, жители либеральных государств, расположенных по обе стороны Северной Атлантики, поняли, чем они в действительности обладают и что должны хранить как зеницу ока. Им напомнили об этом восточноевропейцы, которые нашли термин, чтобы обозначить то, чего в действительности у них нет…

Нам еще только предстоит по-настоящему понять это явление, которое, как вдруг выяснилось, мы чрезвычайно ценим...

Марксистский мир… стал испытывать неодолимую тягу к установлению у себя гражданского общества. Это и привело в конечном счете к его распаду. Но в результате именно в этом регионе родился (или возродился) соответствующий идеал, прозвучал лозунг, наполненный новым и животрепещущим смыслом».

Здесь что ни слово – поэма. Современная версия «гражданского общества» оказывается идеологическим конструктом двойного назначения, который соорудили восточноевропейские диссиденты, во-первых, как часть мифа об идеальном Западе, и во-вторых, как отмычку в борьбе за взлом отечественных  режимов. Будучи людьми образованными, они использовали для именования своего новодела старые слова, известные до того предельно узкому кругу испорченных теоретиков.

Конечно, Геллнер тоже не чужд образованности. Он предпринимает самоотверженную попытку прояснить генезис своего предмета:

«Понятие гражданского общества… имеет довольно запутанную историю… В значительной степени оно уходит корнями в гегельянско-марксистскую метафизику…»

Увы, отчаянный рейд Геллнера по тылам идеологического противники приносит ему неутешительную добычу:

«…Неясности тотчас всплывают, когда пытаешься чуть глубже осмыслить понятие гражданского общества и его роль в традиции, подарившей миру марксизм. Все это как-то чересчур замысловато…

Царящая в ней путаница норовит выскочить за границы здравого смысла…»

Не вижу ничего смешного. Тут впору плакать, точнее, оплакивать разом два мира, две системы.

 

9. Гражданское общество у себя дома.

 

Означает ли все это, что гражданское общество – идеологический фантом? Ничего подобного. С данным термином на современном Западе связано нечто вполне осязаемое.

Сограждане, если вам хочется, чтобы, скажем, милиция не блокировала колеса вашего автомобиля, брошенного где попало, вы (как член демократического общества) начинаете искать партию, у которой в программе записано, что она выступает за права горе-парковщиков. Но нет такой партии, потому что ваша беда недостаточно масштабна. Если вы – представитель каких-то национальных, сексуальных, профессиональных меньшинств, охватывающих менее 1% населения, то выясняется, увы, что партии в демократическом обществе не занимаются такой мелочевкой. Они работают по-крупному. Оказывается, что на самом деле вам предлагают весьма узкий спектр выбора, особенно, в двухпартийном американском обществе. Вы должны, по сути дела, выбрать одно из двух. Ничего себе выбор! У современного человека может быть множество интересов. Он хотел бы, чтобы эти интересы нашли выражение в устройстве общества. Он начинает искать среди партий такую, которая их отстаивает, и не находит.

Таким образом, перед гражданином свободной страны два выхода. Первый, наиболее демократический, состоит вот в чем. Если ваш личный интерес разделяется нетоварным поголовьем избирателей, голоса которых поэтому игнорируются, вы совершенно свободны заработать кучу денег и купить себе все, что интересует. Ну, например, если Сорос хочет, чтобы в Китае победила демократия, а налогоплательщиков на это не удается демократически раскошелить, – он просто открывает в Китае фонд, вкладывает туда 200 млн. долларов из кармана и начинает самостоятельно насаждать желаемую модель. Второй выход – для бедных. Если у вас, к несчастью, нет лишних 200 млн. долларов, приходится искать себе подобных для того, чтобы сбиться с ними в группу прорыва, общественный союз непартийного типа.

Смысл гражданского общества именно таков: заставить общество учитывать интересы, которые не находят своего выражения в демократической партийной структуре. Задача объединений гражданского общества состоит в том, чтобы воплотить объединенные интересы малых групп граждан в достаточно сильные организации, которые должны, – применяя непартийные методы (типа лоббирования, кампаний в mass media, гражданского неповиновения, шантажа), используя средства, которых не было во времена классической демократии (типа политтехнологий или Интернета), – сделать ваши миноритарные интересы существенным фактором для большинства.

 

10. Гражданское общество: прощание с демократией.

 

Это с виду невинное усовершенствование приводит к глубочайшей перестройке структуры современных западных обществ. Политические субъекты теперь ориентируются не столько на статистический «идеальный газ» из автономных избирателей, сколько неклассические уплотнения в нем типа вихрей, ударных волн или шаровых молний, игнорирование которых чревато. Да и партии обращают внимание на то, чтобы вступить в диалог с узлами интегрированных гражданских интересов, договориться, что партия становится лоббистом интересов данного меньшинства, а меньшинство гарантирует, что отдает ей весь пакет голосов.

Несмотря на то, что феномен гражданского общества до последнего времени был затуманен демократической фразеологией, смысл тенденции состоит в том, что граждане начинают уплотняться в новые группы непартийного типа. Имейте в виду: если хотите, чтобы «Гринпис» пролоббировал ваш экологический интерес, вы должны стать активистом местной ячейки этой организации, ходить на ее заседания, участвовать в проектировании дальнейшей деятельности, тратить свое время, деньги, силы, душу. Ничего подобного от абстрактного демократического гражданина не требуется. Он не обязан никуда ходить, кроме выборов. Он лениво почитывает газетку “Локал таймс”, просматривает программы партий, подбирает подходящую, а во время выборов лениво нажимает на кнопку. Все. Никакой головной боли. Не нужно вместе с активистами своего объединения лезть на какую-то фабричную трубу, рискуя жизнью, или стоять в оцеплении, ожидая, что полицейские могут дать по физиономии, едва телекамера отвернется.

Гражданское общество в этом смысле – первый шаг в политическое зазеркалье, которое уводит от выборной демократии как от пройденного этапа. Хотя на Западе, конечно, официальные идеологи не считают движение обратным, напротив, провозглашают, что это очень прогрессивно. И правильно, это колоссальный прогресс, поскольку современное гражданское общество – тонкий механизм, который гораздо полнее, чем прежде, учитывает систему интересов граждан. Гражданин, интегрированный в структуры такого общества, обретает качественно новые возможности для самореализации. Правда, взамен он добровольно возлагает на себя бремя новой ответственности, что с обывательской точки зрения выглядит как несвобода.