1. Три интерпретации проблемы “конца истории”

 

Уважаемые коллеги!

В прошлый раз мне был задан гениальный вопрос, с которого и хотелось бы сегодня начать.

Смысл вопроса примерно таков. Мы рассуждаем здесь о постфукуямовской истории, о каких-то будущих формах корпоративного принятия решений, которых то ли вовсе нет на свете, то ли есть, но никто не знает, где их искать. Получается, что мы претендуем на то, чтобы заглядывать в будущее экономики и менеджмента и чуть ли не делать предсказания в этой сфере. Но разве не существует в культуре фундаментального запрета на подобного сорта вольное обращение с историей? Разве люди уже не договорились после неудачного эксперимента с предсказаниями Маркса, что бесполезно пытаться угадать будущие формы общества, и в частности формы экономики, менеджмента и т.д.?

Этот вопрос я задавал себе очень давно, и на него мы с коллегой В. Криворотовым дали в начале 80-х гг. вполне определенный ответ. Но я этот вопрос сейчас переформулирую несколько конкретнее.

Как мне уже приходилось говорить, Френсис Фукуяма^[1] провозгласил, что в самых прогрессивных западных странах история закончилась. Правда, она еще не закончилась в джунглях тропической Африки и кое-где в Евразии. Однако все остальные страны постепенно подтягиваются к этому установившемуся окончанию, где все ясно и с бизнесом, и с менеджментом, где понятно, сколько существует типов ценных бумаг и каковы формы налогообложения. Но ведь это утверждение можно понимать совершенно по-разному.

Вариант первый. История закончилась в том смысле, что все мыслимые исторические формы обществ исчерпаны и нечему больше возникать: социальная эволюция завершена, ибо Господь Бог больше ничего сверх уже случившегося придумать не смог. Гегелю приписывают идею, что мировой дух воплощается, воплощается, потом вдруг доходит до прусского государства образца 1830 г., находит в нем свое предельное выражение (дальше просто ничего лучшего быть не может!), на чем и успокаивается. Прусское государство продолжает по частностям самосовершенствоваться в пределах нормы, а остальные подтягиваются к нему. Не в этом ли смысле следует понимать конец истории, по Фукуяме?

Второй вариант. История на самом деле не кончилась, но наше знание устроено так, что мы движемся во времени задом наперед, как раки, и глядим только назад. Поэтому какие бы понятия, модели, теории мы ни придумали, мы можем их применить только к тому, что уже прошло. Они только этого и касаются, и бесполезно пытаться повернуться и идти головой вперед — запрещено! Какая-то незримая сила держит нас за плечи и шипит в ухо: “Не поворачивайся, а то хуже будет!” Т.е. это запрет гносеологический, связанный с тем, как устроено наше знание.

И наконец, третий вариант, самый оптимистический. Мы движемся задом наперед исключительно по собственной дурости, трусости или невежеству. Т.е. в принципе культура не запрещает нам сказать кое-что о формах возможного будущего, но мы запуганы позитивистами, мы обожглись на молоке и дуем на воду. Некие строгие дяди пришли и запретили нам загадывать о будущих формах бизнеса и менеджмента, вот мы испугались и не гадаем.

Вопрос в том, в какой именно из названных трех ситуаций мы находимся.

При обсуждении конкретного, казалось бы, вопроса о том, какой факультет вам избрать —экономики или менеджмента, — мы сослепу бьемся о ту же философскую стенку, о которую сильно ушибся Фукуяма и все поклонники его многогранного таланта в нашей науке и журналистике. (Замечу в скобках, что его собственая позиция по названному вопросу, выраженная в позднейших работах, гораздо содержательнее, что первоначальная статья во многом была интеллектуальной провокацией.)

 

2. Дескриптивный и нормативный подход к поиску метаисторических форм

 

Как вы помните, в прошлой лекции я предложил некоторые первоначальные разграничения понятий “бизнес” и “предпринимательство”. Об этом вы можете прочесть (что необязательно, но интересно) в игротехническом методологическом альманахе “Кентавр” № 2 за 1993 г. статью моего коллеги П.Г. Щедровицкого “Экономические формы организации хозяйства и современные предпринимательские стратегии”. Там подробно изложены разграничения, по Шумпетеру, форм бизнеса и предпринимательства, а также рассказывается о загадочной корпорации “интерлокеров”.

Интерлокерами Щедровицкий называет суперменов, которые нынче тайно берут под контроль западную экономику. Интерлокеры — стратегические посредники между различными типами знаний и типами (сферами) деятельности. Это те корифеи, что сидят в сверхпространстве над формами экономической деятельности и перестыковывают и комбинируют из этого конструктора предпринимательские схемы. По Щедровицкому, частным типом интерлокеров являются “аналитики ресурсов”. Их деятельность уже стала заметным фактором современной экономики. К ним в определенной степени он относит и себя (не как философа или методолога, а как человека, зарабатывающего деньги на стратегическом анализе ресурсов).

Здесь мы опять возвращаемся к вопросу о поиске доказательств существования сверхцивилизации Странников: принципиально новых форм деятельности, залетевших к нам из метаистории. Как вы помните, я говорил, что есть два способа решения нашего вопроса: дескриптивный и нормативный. Слово “дескриптивный” происходит от латинского корня descriptio, что значит “описание”. Слово “нормативный” подразумевает некую норму поведения, предписываемую реальности.

Дескриптивный подход: мы изучаем реальность как она есть (то, что есть “на самом деле”) и выстраиваем модели, полученные обобщением (индукцией) из описания реальности. Иными словами, мы смотрим на то, что есть, и описываем это, а что сверх того — то от лукавого.

Нормативный подход: мы постулируем некие понятийные схемы. Методом трансцендентальной апперцепции (приставлением пальца ко лбу, узреванием вещих снов, собеседованием с Николой Угодником, интуицией и пр.) мы получаем некие эйдосы, идеальные модели. Среди них мы выбираем эйдосы идеального бизнеса, идеального менеджмента и говорим: “Они должны быть такими! Закон истории в том, что действительность развивается в направлении все большего соответствия эйдосам, поэтому, каким бы ни был сейчас административный аппарат, он обречен стать таким-то”. Потом мы начинаем усматривать эту тенденцию в реальности. Если она не желает проявляться сама по себе, без нашего заинтересованного участия, мы говорим: “А ну-ка, реальность, изволь просоответствовать своему эйдосу!” — и становимся революционерами либо эволюционерами. Если она обнаруживается, мы говорим: “Вот, видите, наука подтвердилась”. Как правило, она обнаруживается, и вопрос только в том почему.

Таким образом, существует два подхода к нашей проблеме.

Мы либо можем внимательно изучить некоторые закоулки реальности — как мы изучали Айвена Бойского или корпорацию Дрэксел — и посмотреть, нет ли там уже сегодня каких-нибудь “невиданных зверей” типа интерлокеров или техноструктуры. Либо мы должны выдать какую-то логическую схему a la Гегель, содержащую внутри себя все мыслимые формы деятельности, а следовательно, не только те, которые уже есть, но и те, которые только могут возникнуть (а могут и не возникнуть). Тогда, посмотрев с этой точки зрения, мы сразу увидим в реальности то, что надо, облегченно вздохнем...

До сих пор мы шли преимущественно путем нормативным: я вводил понятия все более конкретных форм деятельности. Пора бы нам теперь сквозь новый понятийный бинокль попристальнее взглянуть на реальность. Первый такой взгляд на реальность — это история с расследованием скандала вокруг корпорации Дрэксел. Но в прошлый раз я назвал целых четыре принципиальных направления науки и практики, куда стоило бы посмотреть в наш бинокль в поисках пресловутых интерлокеров. Один из этих путей мы сегодня используем. Опираясь на неизвестный вам, но случайно ставший мне известным фрагмент реальности, мы попытаемся выяснить: возникают ли на Западе супермены от менеджмента, и если да, то откуда они берутся? Из какого источника берется вся эта новизна, которая на нас хлынула к концу тысячелетия?

Данное направление под номером четыре было обозначено как “анализ наиболее продвинутых направлений и школ управленческой науки (в основном отечественной, но не только)”. Итак, мы находимся именно в этой точке. Я собираюсь приступить к указанному анализу.

 

3. Исследование и конструирование

 

Но прежде последнее возвращение к тому заданному мне роковому и одновременно гениальному вопросу. Есть такая магическая фраза, которую можно повторять, как сакральное слово “Ом-м”! Я ее впервые услышал от одного из тех, у кого учился думать, — от Спартака Петровича Никанорова, и по сей день известного только очень узкому кругу корифея системной практики и системной науки. Он говорил: “Процессы исследования всегда содержат в себе процессы конструирования, и наоборот, процессы конструирования всегда содержат в себе процессы исследования”.

Я могу предложить вам вариант “умного делания”, а именно: вы повторяете не “Иисусову молитву” и не священное слово “Ом-м!”, а сев в позу лотоса, начинаете твердить: “Процессы исследования всегда содержат в себе процессы конструирования, и наоборот, процессы конструирования всегда содержат в себе процессы исследования”. Запишите, пожалуйста, эту фразу, она вам в жизни не раз пригодится.

Что это означает? Если я претендую на то, чтобы исследовать некую реальность, я, естественно, смотрю на нее не глазами клинического идиота, у которого изо рта капает слюна, а понятийные конструкции отсутствуют начисто, и не глазами грудного младенца, которого только что извлекли на свет Божий. Я смотрю на нее сквозь призму определенных понятий (априорные они или нет и откуда они взялись, мы сейчас разбираться не будем), ищу в ней нечто знакомое.

Если я — чукча, приехал в Москву и смотрю на электровоз, то вижу в нем сразу два знакомых образа: нерпу и оленя. Нерпу, потому что ее морда похожа на переднюю часть электровоза, а оленя, потому что его рога похожи на пантограф. Поскольку у меня нет других понятий, я в электровозе вижу либо нерпу, либо оленя. Если же выясняется, что он похож и на то, и на другое, я (как и всякий оленевод) сразу вспоминаю про “принцип дополнительности”. Например, электрон, как это ни странно, есть и волна, и частица одновременно; электровоз есть нерпа и олень одновременно. В этом смысле все мы такие чукчи. Когда мы смотрим на реальность, то конструируем ее из того понятийного материала, которым располагаем.

В 70-е гг. Дмитрий Поспелов и Вениамин Пушкин занимались ситуационным моделированием. Они использовали микродатчик, типа контактной линзы, но еще легче, который безболезненно помещался на поверхности глазного яблока и передавал траекторию движения зрачка. За испытуемым наблюдали, когда он рассматривал картины.

Выяснилось, что зрачок человека, смотрящего на картину, совершает очень интересное творческое движение. Он сначала шарит по картине, потом внезапно, молниеносным скачком рисует очень грубый контур, потом опять начинает шарить по его элементам, потом опять рисует контур, уже более конкретный. Т.е. зрачок человека, рассматривая неизвестный ему объект, перед тем, как он его узнал, занимается чисто творческим конструированием, двигаясь скачками: сначала он в недоумении; потом отождествляет то, что видит, с каким-то знакомым образом; потом опять ищет различия между тем, что перед ним, и тем, с чем он его отождествил на первом шаге и т.д., пока через ряд итераций он наконец не восклицает: “Да это же “Мона Лиза” Леонардо да Винчи!”

В этом смысле всякий процесс исследования (даже просто рассматривание) всегда содержит в себе процесс конструирования. Вы берете некий набор стандартных моделей, на их основе конструируете полностью конкретную модель объекта, прикладываете и говорите: “Подходит!” или: “Не подходит!”.

И наоборот, в процессах конструирования всегда содержатся и процессы исследования. Предположим, вы решили построить здание на некой площади, приступаете к его возведению по типовому проекту, а оно начинает крениться на бок. Выясняется, что почва на выбранном вами месте болотистая или там зыбучие пески, и независимо от своего желания вы вынуждены более глубоко изучить свойства почвы, чтобы ваша конструкция стояла. Затем либо вдруг начинает окисляться крыша и выясняется, что в том месте избыточна концентрация газов, о чем никто из проектировщиков не подозревал, либо выпадают кислотные дожди. Потом выясняется, что в процессе конструирования вы совершенно неправильно рассчитали величину ускорения свободного падения — вы думали, что это Луна, а это Венера, где нужно строить фундамент вчетверо толще, и пр., и пр. В конце концов выясняется, что сам процесс проектирования вынуждает вас обратиться к исследованию вашей понятийной конструкции, потому что ваши представления о пространстве были неверны.

Я разверну когда-нибудь это понятие шире, но пока запомните, пожалуйста, фразу: что бы вы ни исследовали, вы конструируете и что бы вы ни конструировали, вы исследуете. Вы никуда не денетесь от этого! Поэтому теперь, когда мы займемся исследованием того, чем занималась управленческая наука у нас и на Западе, вы всегда сможете поймать меня за руку и сказать: “Стойте, гражданин лектор! На самом деле Вы взяли априорную понятийную конструкцию и засунули ее в реальность”, и мне придется согласиться. Однако я все же буду стараться, чтобы сейчас доминирующим модусом было исследование, а не конструирование.

 

4. Регламентация и управленческие решения

 

Я собираюсь заняться исследованием эволюции некоторых (не всех) организационно-управленческих форм деятельности. Есть нечто под названием “регламентация”, или “регламентирующая документация”. И я буду заниматься именно теми организационно-управленческими формами, которые связаны с регламентацией.

Что такое регламентация в организациях? Предположим, вы пришли в новую организацию и хотите выяснить, что там можно, что нельзя. Первое, что должен сделать грамотный менеджер, как и бизнесмен, — посмотреть на всякий случай устав. Далее следует просмотреть все документы, связанные с законодательством об организациях данного типа. Затем не грех было бы выяснить, в каком вообще правовом пространстве вы находитесь – в какой стране, в какое время. Потом нужно выяснить иерархию руководящих органов над вами, ознакомиться с их документами.

И окажется, что, кроме законов, имеется куча подзаконных актов, что все эти министерства, госкомитеты, тресты, главки, объединенные главнокомандования и т.п. понавыпускали всяких указав, приказов, инструкций, которые претендуют на то, чтобы конкретизировать законодательство, а на самом деле – под видом толкования – являются его произвольной интерпретацией, ревизией, искажением и т.п. Это касается всех актов, начиная с указов верховной власти и до распоряжений непосредственных начальников. В конце концов перед собой вы увидите громаду из десятков и сотен тысяч страниц. В масштабах этой проблемы мы постепенно разберемся.

Мы всегда находимся в социальном пространстве, где кто-то до нас уже принимал множество решений (часть которых зафиксирована в регламентирующей документации). Более того, можно считать, что именно принятые ранее решения задают структуру этого пространства, представляют собой молекулы, из которых состоит ткань общества. Организация, как говорил С.П.Никаноров^[2], является следствием принятого кем-то решения и вся состоит из принятых кем-то когда-то решений. Например, собрались и решили: “Давайте создадим организацию. Мы без нее работать не можем. Она для нас будет делать то-то и то-то”. Неважно, что это решение оказалось непродуманным, не оправдало возлагавшихся на него надежд; что учрежденная организация отклонилась от уставных целей, потом обвела своих создателей вокруг пальца, все переинтерпретировала и стала их же использовать для своих нужд, что ее раздраконили на три части, что часть взяла под контроль чеченские бандиты, часть — внутренняя мафия, а часть превратилась в социальную обузу... Важно то, что она появилась на свет как чье-то решение.

Далее ее здание реконструировалось и надстраивалось, в ней нарастали, подобно силурийскому, кембрийский, юрскому и прочим пластам, этажи и слои принятых кем-то решений. Организация состоит из подразделений, которые появились на свет, потому что было решено разделить какую-то ее часть пополам или, наоборот, слить некоторые части воедино, или переподчинить, или дополнить их число; делегировать полномочия филиалам или их централизовать, уволить кого-то из руководителей и расформировать верные им подразделения и службы, либо создать новые отделы дабы оправдать появление новых начальников и т.п.

 

5. Управленческое решение как элемент реальности. Регламентация как предмет

 

Таким образом, вы находитесь в пространстве, которое битком набито решениями. Кто-то когда-то решил, что Русь должна креститься, и вот мы находимся в пространстве, где существует православие, где оно занимает определенные позиции. А кто-то когда-то решил, что надо контролировать торговые пути в северном Причерноморье, и возник Хазарский каганат[1]. Его верхушкой оказались тюрки, почему-то обращенные в иудаизм. И с этим связана целая история, одним из следов которой является холм недалеко от Астрахани. Под ним покоится древний город Итиль, до сих пор не раскопанный, основанный по решению международных корпораций купцов, колесивших по свету и стремившихся контролировать торговые пути.

Итак, организация, в которой вы работаете, оказывается пространством, состоящим из решений и заполненным решениями. Часть этих решений зафиксирована регламентирующей документацией. Старые решения во многом обуславливают последующие. Скажем, кто-то когда-то решил, что зал, где мы сейчас находимся, будет длинным. Из-за этого кто-то другой вынужден был разместить здесь микрофоны — не будь зал таким длинным, я сумел бы докричаться до задних рядов. Находясь в пространстве принятых кем-то решений, сидя внутри этой овеществленной регламентации, мы вынуждены принимать свои решения, которые принимаются не в пустом пространстве, а поневоле учитывают предыдущую регламентацию.

Конструкция и толщина этих стен подчинена СНиПам (строительным нормам и правилам), представляющим собой огромные фолианты. Если при строительстве вы нарушили какой-то СНиП, а потом в этом здании произошло ЧП, приведшее к травмам или каким-то страховым случаям, вы идете под суд. Если я схвачусь за микрофон и меня ударит током — я могу затеять судебный процесс о возмещении материального и морального ущерба. Правда, на Западе я его выиграю, а у нас — скорее всего нет (в силу различий в качестве регламентации).

Вот что мы пока будем называть “регламентацией”. Регламентация как предмет, в свою очередь, может быть изучена и может быть спроектирована. То есть она допускает нормативный и дескриптивный подходы. Она опять несет в себе роковую двойственность.

Мы с вами будем заниматься исследованием эволюции форм принятия решений, но не всех на свете, а тех конкретных, которые в западной и отечественной науке были направлены именно на регламентацию как на предмет.

В данном отношении регламентация — это как бы природа, которую мы вокруг себя находим и вынуждены изучать и осваивать. Вот мы с вами находимся в этом здании. Кто-то за нас решил, что именно это здание получит Высшая школа экономики при своем создании^[3], — а ведь могла бы взять что-то другое, поближе к центру. Это — как бы вторая природа, которая от нас не зависит: мы ее изучаем, осваиваем и преобразуем, но не можем просто так сказать: “Нет, давайте все перерешим. Давайте построим на новом месте другое замечательное здание с более высокими потолками, с лучшей акустикой залов”.

В Греции, в отелях, построенных за последние 5—10 лет, наряду с залами с прекрасной акустикой, оснащенных аппаратурой для синхронного перевода, кое-где можно найти каменные амфитеатры, построенные на открытом воздухе и напоминающие древнегреческие прототипы. Они вмещают до 400 человек, и обладают столь совершенной акустикой, что человек с нормальным голосом (диктор, лектор) стоя посередине, может спокойно говорить, и все его услышат. Такое архитектурное решение чрезвычайно эффективно и технологически, и психологически. Это один из примеров проектирования, опирающегося на исследование. Современные греческие архитекторы внимательно изучили форму древнего амфитеатра и обнаружили, что он не только красив и удобен для зрителей. Благодаря форме гигантской раковины, в нем имеет место акустический эффект, который древние архитекторы, еще не знавшие микрофонов, успешно использовали.