ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ: НОВОЕ СЛОВО. НОВОЕ СОСЛОВИЕ. НОВОЕ РЕМЕСЛО

ЧАСТЬ II. НОВОЕ СОСЛОВИЕ

 

 

 

1. Кто адресат?

 

– Какой структурно должна быть вторая часть манифеста?

 

– Первична в тексте энергия, затем – конкретный адресат, а структура вторична. К источнику энергии обратимся в третьей части, а сейчас – об адресате. Наше сообщение обращено к нормальным людям, которые должны быть способны понять, что речь идет о них, об их проблемах. И если у первой части был конкретный адресат, он должен быть и у второй. Ее герой – человек государственного сословия. Это служивый люд, чиновники государства российского, обремененные ответственностью. Конечно, среди них есть и заурядные люди, для которых это просто работа за зарплату, и взяточники, и казнокрады, но речь здесь не о них. Профессиональные политики и аппаратчики, чья деятельность тождественна борьбе за власть, тоже не будут читать никаких ма­нифестов.

Адресат этой части – люди, которые борются за власть во имя чего-то, отличного от нее самой. Их тревожит ситуация в обществе, они хотели бы использовать власть для конструктивных преобразований. Им свойст­венно сильное внутреннее беспокойство, пусть даже за собственную шкуру. Это люди, которые бо­рются за власть не ради власти (власть как уклад, как институт идет к упадку), а хотя бы ради того, чтобы успеть постро­ить островок стабильности и обеспечить достойную жизнь детям и себе... Я уже не говорю о тех, кто, пытаясь решать проблемы своей отрасли или региона, сталкивается с невозмож­ностью сделать это в существующей ситуации, и тем более о тех, кто намерен спасать Отечество.

 

2. Партизанщина в тылу собственной Родины

 

– Спокойно, сейчас будет истерика. Я не могу этого понять. Мы с вами договари­вались, что логика написания манифеста следующая: три его части посвящены последовательно предмету, форме и смыслу предпринимательской деятельности. Почему на месте, отведенном для формы деятельности, вы обращаетесь к ка­ким-то «служивым людям»?

 

– На то есть целых три «потому». Во-первых, никакая новая форма деятельности не родится без готового воспринять ее субъекта. И пока он не обнаружен, говорить не с кем и не о чем. Во-вторых, проект адресован не одним частным предпринимателям, а всему русскоговорящему обществу. Предприниматели же в широком смысле слова, то есть люди, строящие схемы из разных типов деятельности, встречаются среди чиновников не реже, чем среди коммерсантов. В-третьих, если говорить о предпринимателях в узком смысле слова, то есть о тех, кто строит частные бизнес-схемы, большая часть их проблем опять упирается в чиновников. И наоборот, главные проблемы госаппарата сегодня связаны именно с предпринимательством.

Основной игрок, с которым взаимодействует частный предприниматель, – это родное государство. Основная коллизия заключается в том, что он хотел бы конкурировать с иностранными и транснациональными предпринимателями и корпорациями, опираясь на собственное государство. Он хотел бы воспринимать его как свое, чтобы оно было ему родной матерью, средством самоидентификации, защиты, источником ин­формационной подпитки и прочее. Трагикомедия в том, что наше государство является врагом собственным предпринимателям. Получается, они не просто сироты — у них есть злобная мачеха, которая за ними гоняется и сама «сдает» их чужим госу­дарствам и корпорациям, играя на руку конкурентам.

Поэтому даже если отождествить себя с частными предпринимателями и говорить с такой узкой точки зрения, главной (если не сказать единственной) проблемой наших предпринимателей явля­ется собственное государство. Не разобравшись с этой коллизией, мы ничего не сможем сде­лать, потому что ЦКП не может в одиночку защищать предпринимателей от русской власти. ЦКП на раннем этапе становления можно рассматривать как форму самоорганизации группы предпринимателей, пы­тающихся отбиться от государства. Но останавливаться на этом не хотелось бы, потому что это партизанщина в тылу собственной Родины.

 

3. Власть пошевелила, чем смогла

 

– У меня есть свое мнение на этот счет. Изменился сюжет. Сейчас в общество вошло не­которое настроение, связанное с ожиданием от власти чего-то нового. Видно, оно на вас тоже повлияло.

 

– Сюжет как раз знаком до боли. Казалось бы, от нашей власти (по сравнению с советской) почти ничего не осталось. Она является предметом насмешек и пародий в разухабистом стиле передачи «Куклы». Президент-алкоголик, о которого все вытирают ноги, импотентное правительство, скандальный парламент, граждане не платят налоги и плюют на налоговую инспекцию, что поразительно для Запада, а бандиты гуляют себе, как хотят, и в гробу они видали всех милиционеров. Государство абсолютно не способно сделать хоть что-нибудь с крошечными автономиями. Царствует тотальный ан­тигосударственный нигилизм. Казалось бы, усыхающая власть вот-вот отвалится от общества, как струпик.

И вдруг на пустом месте возникает какой-то там полковник компетентных органов из поруганной всеми прослойки чекистов и энкавэдэшников, которых демократы долгое время смешивали с грязью. Вдруг его рейтинг молниеносно, от полного нуля, взлетает за пятьдесят процентов, и вот он уже чуть ли не отец нации, и все уже чего-то ожидают (причем не от него – сам по себе он еще ничего не может). Это опять-таки означает, что власть по-прежнему играет в русском обществе колоссальную роль и занимает центральное место в нашем менталитете. Стоит ей пошевелить каким-нибудь мизинцем после многолетнего пребывания в полнейшей прострации и импотенции, как выясняется, что общество страстно ждет этого ее шевеления. «Приди, возьми меня, как встарь, за шиворот — я все прощу!» Другое дело, что покуда она ничем не шевелит, общество ее презирает, оплевы­вает, игнорирует, как ни в какой другой стране. Этот маятник качается от полнейшего пренебрежения в особо грубых формах до мгновенного перехода к страстному жела­нию повиноваться. «Пожалуйста, поруководите нами, скажите великое слово, дайте нам доктрину национальную, мы тотчас воспрянем, и как один плечом к плечу...» Этот маятник работал уже много раз. Как только на троне после маразматика Брежнева появляется стальной Ан­дропов и произносит несколько осмысленных слов, в стране вздымается вихрь ожиданий, тоталь­ная мобилизация, все, рыдая от счастья, кидаются вперед. Как только стальной вождь помирает и на его место приходит очередной тов. Черненко, который хрипит, свистит и не может свя­зать трех слов — все привычно кивают головами и расходятся по своим делам. Едва лишь появля­ется Горбачев, который всего-то и может, что молоть языком на непонятном полурусском диа­лекте, но хотя бы без бумажки – граждане опять готовы на великие свершения, у толстых журналов недержание от публицистита, в стране весна, обновленье, бури, митинги, все на выборы народных депутатов.

Как видите, в нашем обществе пока еще верят во власть, вла­сти ждут, на нее возлагают надежды и хотят от нее невозможного. Этот рефлекс жив.

Беда в том, что период надежды и ожидания сейчас будет кратким, очень кратким, как никогда. Действительно, всякий раз, когда приходит новая российская власть, общество начинает канючить, чтобы его построили в колонны и повели. Но период необъяснимой доверчивости общества все сокращается. У Андропова на это была пятилетка, у Горбачева года два, у Ельцина — год или даже меньше. Сейчас речь идет о месяцах. А проблемы власти остры как никогда.

 

4. У власти возникли проблемы

 

– Я что-то не пойму, почему вы так прониклись проблемами власти. Первая часть манифеста была написана жестким суровым тоном по отношению к государству. С какой стати вы теперь оказались на совершенно другом полюсе?

 

– Мы должны действовать, исходя из реального момента. В реальном моменте возникла созвучность нескольких тем, которая делает возможными не самые бездарные сюжеты. Я говорю о проблемах власти не потому, что внезапно ее полюбил. Я рассматриваю ее как подсудимого, который еще (чисто теоретически) может быть оправдан, поскольку приговор пока не вынесен и робко наметилась некоторая надежда на перелом в ходе процесса. Для этого должен быть найден выход из двух тупиков.

Во-первых, обострилась застарелая проблема, о которой уже надоело говорить и писать. Власть не принимает никаких содержательных решений, она устроена так, что из нее выталкивается всякая содержательность. Любая методология, любое экспертное знание, любая концепция или идея вылетает из аппарата, как пробка из ртути. Все, что хоть как-то отличается от борьбы за власть по ее собственным правилам игры, отторгается. В структуре власти нет места для предметного содержания, для технологии принятия решений, для концепций, ценностей и идеалов; в силу особенностей своего функционирования она объективно все это из своего поля выдавливает.

Власть работает как часы, когда в ней сидят профессиональные политики, которым ничего, кроме власти, не нужно. С их точки зрения эксперты-предметники, методологи, идеологи относятся к власть-меньшинствам, извращенцам. Современная власть в РФ складывается из людей, которые не тождественны ей, они шире и глубже этого архаичного института. Среди них потенциально имеются и эксперты, и методологи, и идеологи. Часть их активно пытается пристроить свое ненужное достояние, но система внутривластных отношений, в которых они состоят, гораздо примитивнее, чем они сами. Власть, состоящая из Батуриных, ведет себя так, как будто состоит из Малют Скуратовых, как будто дело происходит в XVI веке. В этом ее несчастье и трагедия. Русская власть недостойна того «человеческого материала», который образует ее ткань. Она абсолютно неспособна предложить обществу вменяемую стратегию и проводить ее в жизнь.

Но в последнее десятилетие к этому добавилась новая, еще более тяжелая проблема. Советская власть контролировала граждан через распределительный механизм. Все было устроено так, что она монопольно раздавала все ресурсы, и помимо нее нельзя было получить ни путевку, ни жилье, ни зарплату, ни работу, ни статус. Тем самым она держала общество в узде. Поскольку оказалось, что многие международные и внутренние проблемы при помощи такой технологии контроля неразрешимы, власть решила перейти на другую — как считалось, более современную: контролировать всех экономическим путем. Была иллюзия, что власть делегирует хозяйственные полномочия, не будет лезть в управление предприятиями и отдаст все это собственникам, а уж собственники станут платить налоги, на которые можно содержать все остальное (социальную сферу, армию, образование). Эта идея имела бы смысл, если бы удалось разом поменять население – казенное быдло, которое толкается у кормушки-распределителя, на рыночное быдло, которое в соответствии с макроэкономическими моделями производит, торгует, кредитует и платит налоги. Но вскоре выяснилось (см. 1-ю часть), что власть получила третий вариант хозяйственно-активного населения: вместо «бизнесменов» и «коммерсантов» – предпринимателей, теневиков и бандитов. Причем если с доходами вторых и третьих есть хоть какая-то надежда разобраться в опоре на Уголовный кодекс, то чистые предпринимательские схемы в принципе неуловимы для контрольно-ревизионных сетей, которыми располагает современная власть. Остается разве что провозгласить, что граждане обязаны добровольно платить налоги с любых доходов, включая те, которые государство не в силах обнаружить и доказать. Тогда это будет означать введение налога на честность, притом своеобразно понимаемую.

Итак, проблема в том, что старый способ контроля над населением власть разрушила, а никакого другого не построила. Поэтому перед ней встала беспрецедентно новая задача: либо она учится работать с качественно новым типом хозяйствующих субъектов (и здесь ей не помогут технологии «сбора налогов», заимствованные у Запада), либо остается вообще без денег и в известном смысле без населения. Это гигантская проблема, с которой власти нужно немедленно разбираться.

 

5. Государство без населения

 

Другая сторона той же проблемы – это население, простые граждане. Поскольку государство уже ничего не распределяет (за отсутствием того, что можно распределять), прошло десять страшных лет, и люди привыкли к тому, что государства нет. Теперь они откровенно на него плюют. Ушли от государства, потому что поняли: с него нечего взять, а оно, в свою очередь, бессильно что-либо с ними сделать. Им не нужно государство. Кто умеет строить схемы – идет в «народный оффшор» (в терминах философа Кугушева), другие уходят в «хуторское хозяйство», на свои шесть соток или в отхожие промыслы. Власть теряет аудиторию. Она оказалась в положении труппы неудачливых актеров, которые не могут заманить людей с улицы в пустой зал, а денег на рекламу нет.

Мы имеем дело с обществом, которое за десять лет привыкло сожительствовать с полубезумным, бестолковым, ненужным государством. С обществом, отвыкшем от того, что у него есть хозяин. Рефлекс еще полностью не изгладился, но если раньше российская власть должна была насиловать людей веками, чтобы они от нее отвернулись и объявлили антихристовой, то теперь достаточно полгода говорить ахинею, принять пару дурацких законов – и население скажет: «Ну, все понятно».

Хотя ничего страшного власть не ждет ни «слева», ни «справа». Зюганов в очередной раз воззовет: «Вперед! Прогнивший режим должен быть свергнут!» За ним поднимется пятнадцать пенсионеров с оглоблями, а остальное население скажет прогнившему режиму: «Вы тут посидите, а мы пойдем своим путем; только забудьте, пожалуйста, про налоги, вы никогда их больше не получите». Вместо страшилки русского бунта, бессмысленно-беспощадного, власти угрожает массовая игра в «казаки-раскольники».

С другой стороны, в обществе появилось маленькое, но медийно влиятельное сообщество либералов, которое исповедует западное отношение к власти. Вы его помните по Азбуке «Е!». Журналист Мостовщиков требует, чтобы государство поклялось ему в вечной верности. Мостовщиков желает, чтоб служила ему государственная рыбка и была бы у него на посылках. На Западе, наверное, такое возможно, хотя в полной мере – только в очень западных странах: в США, да и то местами. В Европе это почти невозможно. У нас это надежный путь к корыту. Поэтому либеральное сообщество играет роль не прогрессивную, а наоборот, ретроградную. Оно не понимает, что если государство слишком уж достанет местное население, все на него начихают и уйдут, но никогда никому не придет в голову, что государство можно «нанять». Я могу относиться к госчиновникам как к слугам антихриста, как к агентам жидомасонов, как к полудуркам, но никогда не смогу к ним относиться как к наемным служащим. Это абсолютно чуждо данной культуре (как и вообще любому обществу «среднего мира»). В этой ситуации, как ни странно, одной из угроз является то, что подобного разлива либералы во главе с Явлинским, Кириенко или Мостовщиковым подберутся к уху власти и попытаются проинспирировать строительство такого зачуханного государства, которое бегает, как половой в трактире, и подобострастно вопрошает: «Чаво изволите, граждане?». А мы ему говорим: «Че-а-эк, шампанскава!». А сами мы, олигархи-предприниматели, белая кость, как-нибудь договоримся между собой.

Мне культурно близки и лично симпатичны уважаемые либералы – чебурашка Явлинский, речистый гражданин Кириенко и Мостовщиков с его акульим чувством юмора. Но их частный взгляд на то, какое нам нужно государство, попал явно не по адресу. Потому-то я и не хожу голосовать ни за кого на выборах. Я люблю их всех, все они правы, и левые во главе с тов. Зюгановым тоже совершенно правы: каждый из них говорит правду, только это не вся правда, а часть ее. Проблема в том, что нельзя «выбрать» одну из частей правды для использования в качестве целого – это тягчайший грех. Надо выбрать все сразу, но в определенном сочетании.

 

6. Что предпринимателю делать с чиновником

 

– Государство и предприниматели партнерами не являются — они скорее на дух друг друга не переносят. А мы обращаемся и к тем, и к тем…

 

– Это упрощение. Все схемы наших частных предпринимателей связаны с тем, что борьба с государственными структурами осуществляется в форме симбиоза: иногда как тривиальный подкуп, а чаще как сложное лоббирование и обмен услугами. На самом деле никакого чистого государственного «аппарата» тоже давным-давно нет. Значительная часть наиболее вкусных его кусков defacto тем или иным способом интегрирована в частные схемы, а аппаратчики являются скрытыми или явными агентами-представителями их творцов. Среди российских «чиновников» скрытых предпринимателей едва ли не больше, чем среди отечественных «бизнесменов», оба этих понятия на русском языке все труднее употреблять без кавычек. И проблемы, перечисленные в первой части манифеста, терзают чиновных предпринимателей ничуть не меньше, чем коммерческих.

 

– Предполагалось, что в связи с невменяемостью государства мы реализуем некоторый проект, не надеясь на него. А теперь, во второй части, вы снимаете эту предпосылку в надежде, что вас услышит государственный чиновник.

 

– Я не собираюсь писать воззвания к государственным чиновникам в надежде, что они их прочтут и отвалят нам пряников. Но нужно учитывать существование государственных чиновников, которые хотят что-то делать, и при этом не разучились думать и читать. Не хотелось бы оказаться в дурацком положении врача, который, раз приняв решение, что больной безнадежен, примется душить его из принципиальных соображений, если больной вдруг очнется. Кроме того, предположим даже, что мы гордо игнорируем это государство, но предприниматели-то не таковы. Предприниматели сейчас, как и все нормальные люди, громко сопя и пихаясь, ринулись к Кремлю, поскольку устроены в этом отношении так же, как любой носитель русской культуры. И при этом спрашивают нас: «Хорошо, а с государством что делать?» Предположим, что они спрашивают нас даже не об этом, а о другом: «Мы готовы снести это государство до основания, но нужно понять, что возвести на его месте… Мы собрались строить трансгосударственную корпорацию, а как она должна быть устроена? Каковы функции государства по отношению к предпринимателю?»

Бизнесмены теоретически могут договориться между собой (как это делали отцы-основатели в США) и построить государство типа «ночного сторожа». Предпринимателям (по тем причинам, которые описаны в первой части) не договориться между собой без того, чтобы выстроить некоторую иерархию. Потому что до тех пор, покуда не создано пространство взаимодействия схем, предприниматели смертельно опасны друг другу, как брачующиеся скорпионы. Предприниматель постоянно рискует, что схему у него в лучшем случае украдут. А в худшем конкуренты сдадут его Третьей династии Ура, косящей под ночного сторожа, которая просто от балды объявит его схему нелегитимной, а того, кто ее создал, для пущей важности посадит в тюрьму. Предприниматели без общей «крыши» никогда не смогут договориться. Они обречены воздвигнуть над собой трансгосударственную корпорацию. Вопрос только в том, будем ли мы строить ее здесь и немедля, из подручного материала, или же где-то на стороне, после того как худая крыша российского дома упадет нам на голову.

Если государство исчезнет полностью и перестанет мешать нашим дивным предпринимателям, как будет выглядеть полученная ими вожделенная свобода? Они окажутся голыми один на один с тяжеловооруженными иностранными предпринимателями, за которыми стоят мощнейшие корпорации современного типа с кучей финансовых, политических, силовых и информационных ресурсов. И получится так, что им будет нечего делать здесь, где исчезло государство, потому что страна превратится в пустыню, по которой будут бродить нищие и юродивые. А если поедут на Запад, то кем они будут там? Придется сдаваться в плен и влачить дальнейшее существование в роли плохо говорящих на положенном языке третьесортных, маргинальных торгашей.

Мы, предприниматели, стремимся не только к тому, чтобы нам перестало мешать наше родное государство, но и к тому, чтобы наше родное государство активно выполняло по отношению к нам супружеский долг (если угодно, вплоть до роли генерального штаба). Оно должно обеспечивать политическую, силовую, разведывательную, а самое главное – информационную поддержку. Оно должно быть организующей пирамидой для всех русскоязычных предпринимательских корпораций.

 

7. Реформы Павловского или оффшорная Россия?

 

Есть два пути реформ. Первый – реформировать то, что есть. Второй – разрушить все дотла и создать новое государство из новой контрэлиты. Но разрушение дотла чревато чрезвычайными издержками. Раз за разом в России выясняется, что метили в бровь неправильного государства, а попадали в собственный глаз. Поэтому вменяемые предприниматели хотели бы реформировать госаппарат, а не крушить его.

Есть ли шанс построить над сообществом русскоговорящих предпринимателей трансгосударственную надстройку путем реформирования существующего государства силами контрэлиты, которая придет к власти по действующим правилам? А кто, кстати, сейчас у власти – элита или контрэлита? Вопрос непростой, потому что к власти до некоторой степени пришел Павловский, и, стало быть, те, кого он консультирует, далеко не идиоты.

Так или иначе, если существующая власть не использует свой эфемерный шанс, сословию частных предпринимателей останется разве что реализовать парадигму «Иного» и окончательно отойти в сторону от невменяемого государства. И тогда, как пишет философ Щедровицкий, где-нибудь в море-окияне возникнет остров «Ново-Россия». Эту мысль, впрочем, я встречал кое-где и раньше, например, в журнале «Оффшор экспресс» лет пять назад.

В любом случае необходимо сформулировать программу корпоративно-предпринимательской власти, причем в абстракции все равно, окажется ли чудесным образом этой властью Путин или же предприниматели устроят Ростов-на-Канарах. Форма деятельности от этого не меняется. Надо только понять, какова она.

 

8. Утопия контрэлиты

 

– Как может выглядеть самореформирование власти изнутри?

 

– По правде говоря, как практически неосуществимая утопия, состоящая в том, что внутри власти образуется контрэлита, «новые люди из старой власти», которые понимают проблему в наших или подобных терминах, тем или иным образом получили образование или представление о методологии и технологии корпоративного принятия решений. Эти люди составляют коварный иезуитский план, в соответствии с которым корпоративный уклад должен медленно расширяться, поглощая все остальные. При этом остальные представители старой элиты должны понимать, почему им выгодно или по крайней мере не опасно такое положение дел. Власть внутри себя решает, что не может больше сохраниться в прежнем качестве, потому что ей все равно кранты. Это заметно по ряду признаков. Она теряет ресурсы, как шагреневую кожу: поле влияния, территорию, население. Это однозначная тенденция, хоть и нелинейная.

Под давлением таких печальных обстоятельств предполагается, что конструктивно настроенная контрэлита тем или иным образом получает мандат на реформы. Реформы проводятся так, чтобы темп изменений не был чрезмерным, чтобы не пришлось ничего ломать и крушить, никого убивать или выгонять.

Идеальный вариант – абсолютно эволюционный путь. Люди, которые в состоянии освоить новую властную технологию, осваивают ее (курсы переподготовки – за казенный счет) и получают гарантии неприкосновенности. Люди, которые не в состоянии ее освоить, уходят на почетную пенсию с сохранением некоторых благ. Но поскольку условий для столь льготного реформирования не будет (времени и ресурсов слишком мало), придется принимать жесткие решения, состоящие в том, что кого-то проводят на пенсию раньше, чем он хотел бы, или сохранят ему далеко не все блага, на которые он рассчитывал. Это вызовет страшное внутреннее напряжение. Вот и все. В связи с тем, что времени и ресурса на абсолютно плавную реформу нет, напряжение неизбежно. В связи с тем, что напряжение неизбежно, неизбежно сопротивление, и это делает проект утопическим.

 

9. Шансы контрэлиты

 

– Каким образом вообще можно вырастить новую форму деятельности, находясь в недрах старой, контролируемой архаическими субъектами?

 

– Раньше было принято уповать на «революционную ситуацию». Некоторые аналитики полагали, что в ситуации абсолютной безысходности, когда власти понятно, что она получает мат в три хода и вариантов нет, она будет вести себя не просто рационально, но еще и концептуально. Надежда была на то, что люди на тонущем пароходе, осознав, что он тонет, вместо того, чтобы метаться, срывать с талей шлюпки, отпихивать друг друга или просто биться головой о поручни, внезапно сядут на корме, организуют краткие курсы поведения утопающих на водах, получат лицензии и спокойно покинут судно, что капитан добровольно передаст штурвал в руки специалистов.

Увы, власть такая дура, что даже перед лицом смертельной опасности она не в состоянии переучиваться. Кроме того, чиновники никогда не поверят, что ситуация безвыходная, потому что власть большая-пребольшая и в ней всегда есть место для махинаций. Даже на тонущем «Титанике» можно отвинчивать медные ручки от дверей и питать иллюзию, что где-то еще остается бесхозная шлюпка, на которой можно не просто спастись, но и доставить приватизированный лом цветных металлов на ближайший рынок.

Тем не менее, можно указать два фактора, делающие самореформирование власти не полной утопией. Это, во-первых, просачивание в госструктуры влиятельных частных предпринимателей и, во-вторых, приход во власть спецслужб.

 

10. Предприниматели у власти

 

Ситуация несколько меняется в связи с приходом во власть частных предпринимателей, носителей новой формы деятельности. Просачивание, имплантация во власть людей двойной идентичности (где вторая идентичность – предпринимательская) делает ситуацию не до конца утопичной.

Смотрите, старая советская элита раскололась на две части. Прогрессивная часть элиты уничтожила консервативную, а потом в свою очередь раскололась сама. Схемостроители, потенциальные члены нового постиндустриального истеблишмента встречаются далеко не только среди коммерсантов. Кто такой Чубайс? Бизнесмен? Тогда почему он девять лет не вылезал из вице-премьеров? Почему он работает в государстве? Почему прогрессивный Кириенко постоянно тусуется около власти? Значительная часть современной контрэлиты, которая пытается стать субъектом реформ, торчит в структурах государства либо «входит и выходит» подобно Потанину. Другое дело, что за неимением необходимых форм она занимается там бог весть чем.

Можете считать, что «наши в городе». Пока мы в первой части говорили с предпринимателями о проблемах взаимоотношений с властью, их передовые части, сражаясь с государством, успешно захватили телеграф, телефон и почту, взяли штурмом Зимний дворец, и тут выяснилось, что они плохо себе представляют, что со всем этим делать дальше.

Мы говорим: «Ребята, вы уже не просто предприниматели, вы теперь – власть, хотите вы этого или нет. Привстань, Вась, что у тебя под задницей? Видишь – это трон. А на голове что? Шапка Мономаха. Вот и давай, бери державу, скипетр – и вперед».

При этом возможны два крайних сюжета. Либо предприниматели, выдержав очередной тур властной чехарды, выгонят всех старых аппаратчиков и устроят революцию, либо они все съедут отсюда на необитаемый остров, дабы, основав там Нью-Россюки, вывезти туда капиталы с Кипра и из пустеющей Старо-России.

 

11. Государева спецслужба

 

Есть еще один обнадеживающий фактор. Сейчас, после долгого пребывания у власти партийных аппаратчиков типа Ельцина, панически боявшихся КГБ, туда опять пришли спецслужбы. Точнее, им просто отдали власть. В других обстоятельствах этого бы никто не сделал, но ситуация настолько безнадежна, что власть и отдавать-то больше некому.

Но обратите внимание: спецслужбы – это протокорпорации, это уклад, по многим аспектам близкий к современным трансгосударственным корпорациям. Люди из спецслужб прекрасно понимают, что такое компьютерные информационные системы, корпоративный интранет, концептуальные базы данных, разведка, контрразведка, и как это все взаимодействует.

Почти все наши частные предприниматели строят схемы, в которых часть элементов располагается за рубежом. За рубежом же им абсолютно необходима информационная, политическая и силовая поддержка. Их конкретный интерес заключается в том, чтобы их поддерживала не просто корпорация, а спецслужбы родного государства: против них действуют государственные и транснациональные корпорации, а они – одиночки.

 

12. О корпоративном суверенитете

 

– Начинается истерика № 2. Мы стартовали с проблем предпринимателей. Потом переехали на проблемы власти. Хорошо, но при чем здесь вообще «корпорации»?

 

– Останется ли, строго говоря, «властью» то, что выстроится на ее традиционном месте с приходом туда предпринимательского сословия? Нет. На ее месте окажется то, что снимает власть. И дело не только в том, что очередной обиженный интеллигент невзлюбил власть. Власть, как вы помните, это некоторый исторический феномен, относящийся к типу «господствующих абстракций». Их время сочтено, они по большому счету ничего не могут сделать. Соответствующие институты обречены на смерть, причем в своей идее они уже умерли. В частности, обречено на смерть государство; собственно, оно уже умирает. Я не являюсь ни глашатаем, ни апологетом этой идеи, и не будем сейчас разбираться, кому причитаются за нее авторские гонорары.

Именно «корпорация» как новый общественный институт и появляется на месте власти и государства. Она берет на себя их роль в ситуации, когда ни то, ни другое уже невозможно. Аналогично тому, как постиндустриальное предпринимательство снимает форму «рынка» и на месте денег воздвигает ноу-хау «предпринимательских схем», власть в трансгосударственных корпорациях заменяется на нечто иное, на компетенцию.

Проблема не в том, чтобы реставрировать архаичное государство, собрать расползающуюся по швам власть. Остается культура, то есть общность людей, которые живут в среде и в стихии русского языка, наследуют общую историю, понимают друг друга с полувзгляда, любят это трансцендентное «место», друг друга, Пушкина и прочее. Они все равно обретут современную форму суверенитета. Они вовсе не желают испаряться в качестве неких «общечеловеков», новых «народов моря». Они, естественно, не хотят понимать моих абстракций по поводу исчезновения института власти. Они говорят: «Ну, не называйте ее властью, если вам так нравится, но пусть на ее месте будет хоть что-то. Неужели нельзя сделать так, чтобы мы свободно жили в своей стране и дальше, воспитывали детей? У нас полно сил и идей. Мы хотим жить и работать вместе».

Но государство в смысле «nationstate» – не вечное учреждение, это историческая форма, которая уже давно истерлась и прохудилась. Поэтому для обсуждения подобной проблематики надо брать более общее понятие. Павловский в нашей переписке употребляет понятие «суверенитет». «Суверенитет» означает некую форму, которая позволяет культуре, говорящей на данном языке, не быть в подчинении ни у кого, иметь какие-то рамки и границы, по которым было бы ясно, она это или уже не она. Государство в этом смысле – исторически преходящая форма суверенитета. Она возникает в свой час и точно так же исчезает.

Корпорация и есть новая форма суверенитета. Вы понимаете, конечно, что речь идет не об исторической, средневековой форме, а о ее зазеркальном метаисторическом аналоге, которую я называю «трансгосударственной предпринимательской корпорацией».

Корпорация, если угодно, это последняя форма, еще напоминающая «государство», но здесь это уже не более чем образное выражение. Даже когда на Западе говорят сейчас о «государственном регулировании экономики» — это не более чем образное выражение. Субъект регулирования неправильно называть государством (как и предмет – экономикой). Можно назвать его «постиндустриальным государством», но дословный перевод данного бессмысленного словосочетания примерно такой: «это какая-то такая непонятная штука, которая в обществе, где на месте экономики происходит нечто постэкономическое, занимается чем-то постгосударственным вместо государства».

 

13. Эпоха корпораций

 

– Почему именно корпорация?

 

– Здесь нет ситуации выбора. Корпорация – очень грубое собирательное название огромной совокупности, целого пространства общественных форм, сквозь которое мы эволюционируем. И мы, и Запад... Это тот самый легендарный «магистральный путь». Самыми проницательными западными обществоведами корпоратизм сегодня уже понимается как имманентная, встроенная в их общество тенденция.

Корпорация – название формы, которую всем предстоит пережить на этом магистральном пути эволюции форм. Конкретный путь данной эволюции может быть весьма извилистым. Там можно проваливаться, запрыгивать очень далеко, перескакивать через этапы, потом падать назад (что с нами и происходило). Поэтому отдайте себе отчет, что вы не задали никакого другого вопроса, кроме вопроса о смысле слова «корпорация».

Базовый общественный институт, на котором нарастает социальная ткань общества культуры, исторически опосредующего общество традиции и общество цивилизации, называется корпорацией. Средневековый город по Веберу — корпорация корпораций. Это предельно общее название целого пласта общественных институтов, которые характеризуют общество среднего мира или среднего типа (уже не традиционного, но еще и не цивилизационного).

В Метаистории обновленной корпорации, в соответствии с прогнозом Дюркгейма, предстоит сыграть не менее содержательную роль.

 

14. Старый материал для новых корпораций

 

– Правильно ли я понимаю, что выбрана именно эта форма, а не какая-то другая потому, что для нее есть соответствующая социальная ткань?

 

– Материал для метакорпоративного уклада есть в любом обществе. Вопрос не в том, есть он или нет, вопрос в том, какова его относительная доля. Когда вы выстраиваете новую форму, вы опираетесь на подходящий материал. Остальные материалы, подходящие к другим формам, порождают свои институты и вовсе не страждут, чтобы их запихнули в корпоративность, если они, скажем, либеральные или коммунистические. Они, естественно, будут брыкаться. Поэтому вопрос в удельном весе, соотношении частей или долей, в парциальном давлении смешанных газов.

Утверждение мое заключается не в том, что для нас это единственный и безальтернативный уклад, а в том, что в принципе в каждом обществе имеется два слоя, два разнородных строительных ресурса для корпоративного уклада. Первый – дорыночный, средневековый (можно спорить, насколько он велик в сегодняшней РФ) и второй – метакорпоративное наследие XX века. У нас это могучий пласт, который остался от попыток построить современную корпорацию в советской метаистории, при Иосифе Виссарионовиче. Этот уклад, погибающий мир гигантских заводов, колхозов, НИИ и КБ, министерств и совнархозов, до конца не рассосался, и он потенциально дает нам преимущество среди прочих игроков, которые стремятся играть на этом поле. Условно представьте себе абстрактные соревнования, где все почему-то решили сознательно строить себе корпоратизм. Мы получим значительную фору, потому что у нас имеется куча людей, которым почти не придется переучиваться, которые к этому стремятся и у которых на ценностном уровне все вполне корпоративно работает. Они будут вписываться в схему, как готовые элементы, и чувствовать себя при этом прекрасно.

Это не есть вкусовой выбор, подобный летописному мифу «выбора веры» князем Владимиром. Увы, так не бывает. Было бы хорошо, если бы у нас царю-батюшке принесли три доклада, он почесал бы репу, вызвал социологов, они замерили бы параметры общества и сказали: «Дорогой царь, у нас нет материала для коммунизма или либерализма. Строим корпоратизм».

 

15. О внутренних и внешних конфликтах

 

– В обществе коммунистического типа фактором, определяющим развитие, является внешняя угроза: она диктует приоритетные отрасли развития. В обществе западного мира такой фактор — внутренняя и внешняя конкуренция. Что является фактором развития в корпоративном мире?

 

– В вашем вопросе множество неявных предпосылок, которые сбивают с толку. Вы почему-то сказали, что в обществе коммунистического типа исключительным стимулом была внешняя угроза. Внешняя угроза всегда и везде была стимулом, удобным средством консолидации и мобилизации масс. В обществе западного типа она работала точно так же. Наряду с ней в обществе коммунистического типа всегда существовали другие, внутренние стимулы, и в традиционном обществе тоже. Надо с ними разбираться отдельно. В Китае постоянно были разнообразные внутренние разборки, восстания желтых повязок и красных бровей – крестьяне воевали против угнетателей, хотя это и не подходит под марксистское определение классовой борьбы. Почему в советском обществе шла волна репрессий? Не потому, что Сталин сошел с ума, а потому, что одним из социальных механизмов, игравшим колоссальную роль, была вертикальная мобильность. Масса людей из малограмотных энергичных крестьян стремилась пройти по карьерной лестнице снизу вверх. Общепринятым было освобождение места посредством доноса. Вы пишете донос, человека забирают, а вас ставят на его место. Это был мощнейший механизм, из-за которого погибло множество людей. Так что первая предпосылка сомнительна.

Вторая предпосылка (насчет того, что западные страны развиваются, поскольку дерутся внутри себя и во внешнеэкономическом пространстве) тоже под вопросом. Непонятно, как соотносится первое и второе. Можно, наоборот, сказать, что у них почти вся энергия уходит на внутреннюю борьбу, поэтому общество такого типа, основанное на внутренней конкуренции, с точки зрения мобилизационной способности страшно неэффективно (по сравнению с тем, которое способно на консолидацию). Действительно, defacto это проявлялось в истории несколько раз. Почему они проиграли космическую гонку какой-то тундре, полным дикарям, у которых все было плохо, население безграмотно, ресурсов гораздо меньше? Потому, в частности, что на определенных критических направлениях здесь была возможна консолидация ресурсов и выключение внутренней конкуренции. И все. Мы вылетаем в космос под номером один, а они там грызут локти.

Наконец, в вопросе неявно присутствует идея существования только двух типов механизмов мобильности: в восточном типе обществ механизм чисто внешний, в западном – чисто внутренний, и «корпорация» проваливается между ними в пустоту. Но почему бы, наоборот, не исходить из того, что корпорация – это счастливый случай сочетания внешнего и внутреннего механизмов мобилизации? (Я отвечаю в рамках вашей модели, на ее языке). Что является внешней угрозой для корпорации? Другие корпорации, естественно. Причем они друг с другом дерутся не только как войско с войском (ирокезы против апачей) и не только как индустрия с индустрией (“Боинг” против “Юнкерса”). Корпорации дерутся прежде всего в информационном поле, в том числе как разведка с разведкой. У них есть и боевые отряды, и оборонная индустрия, но самое главное у них – промышленный шпионаж, радиоигры, засылка и перевербовка агентов, прослушивание, информационный терроризм, дезинформация. Корпорации дерутся, как ЦРУ с КГБ. Поэтому там война предельно ожесточенная, информационно и технологически насыщенная, а главное – с глубоким проникновением внутрь, в «тело» противостоящей корпорации.

С другой стороны, в корпорациях идет мощная внутренняя борьба, но там она приобретает не чисто конкурентный, а гораздо более конструктивный характер. Характер «возгонки» по уровням предпринимательских схем. Это не та конкуренция, при которой сильнейший перегрызает горло всем остальным. Это конкуренция, при которой моей целью является включение чужой схемы в свою. Если мне это удастся, я, естественно, получу все прибыли, и ваши в том числе. Но вам-то станет лучше, а не хуже, потому что включение схемы в объемлющую метасхему не убивает ее, а наоборот, создает для нее максимально благоприятную макросреду, в которой она стабильно работает. Понятно, что вы чисто идеологически хотели бы жить свободной жизнью в девственном лесу. А тут в какой-то момент выясняется, что вокруг вашего участка леса появился забор, внутри него прекратилась зима, исчезли волки и ядовитые колючки, и стало очень много грибов. Причем все зверушки на это согласны. Вам не нравится? Постройте свой забор вокруг чужой схемы и превратите ее в свой заповедник. Согласитесь, гораздо лучше конкурировать так, чем как при диком капитализме.

Сталкиваясь с феноменом обществ «среднего мира» и их социальных механизмов, мы традиционно проваливаемся в понятийную пустоту. Мы взяли с Запада понятийную схему, где есть «право – лево», «север – юг», «коммунизм – либерализм». А по центру остается незамеченным огромный корпоративный мир.

 

16. О стимулах развития

 

– Вы не ответили на мой вопрос. Я не понимаю, что в таком обществе обеспечивает развитие? Что является стимулом для развития корпорации?

 

– Этот вопрос не имеет прямого отношения именно к корпорациям. Вы хотите сказать, что прекрасно понимаете, что именно является стимулом к развитию в либеральном и капиталистическом обществах. Очень интересно было бы узнать. Конкуренция – это механизм отбраковки слабых. Стимул к развитию – нечто иное. Развитие включает самоизменение, создание принципиально нового. Бой на ринге – не лучшее время и место для изобретения каратэ. Прежде чем успеете подумать о чем-то новом, получите по голове. Таинство «развития» вообще происходит в другом укладе, не там, где конкурируют.

 

– Я не могу понять, а вы не можете мне объяснить, каким образом живет общество и что помогает ему развиваться. Существуют примитивные показатели жизни общества: уровень доходов населения, соотношение смертности и рождаемости, ВВП. На основе этих показателей можно сравнивать государства между собой по уровню экономического развития...

 

– И в этом вопросе имеются неосознаваемые предпосылки, которые сразу загоняют мысль в тупик. Понятие «ВВП», к примеру, определимо только по отношению к некоторым вполне конкретным экономическим моделям. Если выйти за рамки рыночной экономики, оно становится, скорее, метафорическим. Почему бы вам тогда не оценивать современные общества по дальности полета бумеранга или по числу вражеских печенок, съеденных племенем после очередной удачной вылазки? ВВП – это частный показатель, привязанный к определенному типу общества. Вместе с ним он и исчезает — точнее, теряет смысл.

Попробуйте понять, что вам на самом деле хотелось бы узнать о корпоративном обществе. Что они там едят? То же, что и другие. Откуда это берется? Примерно таким же образом. Просто за счет корпоративной надстройки это делается гораздо продуктивнее.

 

 – Почему?

 

– Потому что каждый новый «формационный» слой делает функционирование предыдущего более производительным. Вы же догадываетесь, что рынок делает производство более продуктивным, несмотря на то, что все равно внизу те же самые крестьяне сеют и пашут, а кузнецы куют? При этом, кстати, технология и организация производства могут вначале оставаться прежними, сверх того, число занятых в «сфере материального производства» сильно падает. Точно так же постиндустриальный предпринимательский слой, а затем и корпоративный – это просто надстройки на том же здании, извлекающие из социальной природы дополнительные силы, которые ранее пропадали зря.

Поэтому ваш вопрос скрывает под собой некую предпосылку, которая мешает понять, о чем вы на самом деле спрашиваете. Представления о том, что суть механизма развития заключается, скажем, в конкурентной или классовой борьбе – это весьма почтенные, заслуженные концепции, ничего не объясняющие. Так же, как и теория Дарвина, которая утверждает, что все развивается только потому, что виды остервенело борются друг с другом. Выходит, благодаря смертельной схватке двух червяков возникли бабочки, на чьих крыльях сложнейшие узоры, которые описываются теорией фрактальности. Правда, абсолютно необъяснимо, зачем они столь прекрасны. Для конкурентной борьбы? Или чтобы самец данной бабочки затащился от узора у нее на крылышках? Классное объяснение, но никакими экспериментами не подтверждается.

С момента, когда новая форма уже возникла, ее взаимоотношения со старыми в какой-то мере можно описать на языке «механизмов мобильности», конкурентных стимулов и т.п. Проблема развития упирается как раз в эти самые акты возникновения нового. Например, предпринимательских схем.

Развитие общества происходит в некоторой связи с тем обстоятельством, что постоянно совершаются акты творчества, в результате которых на свет появляются новые формы деятельности. Новые формы, появившись, начинают бороться за место под солнцем, в конце концов некоторые из них прорастают и образуют островки будущего. Но первично не то, что они начинают «бороться» (со старыми формами или между собой), а именно то, что они возникают. А почему они возникают – это может не иметь к обществу уже никакого отношения.

В обществе постоянно работает этот источник, он постоянно выплескивает наверх новые формы. Остановить этот процесс нельзя. И в этом – могила всякого общества. Потому любое нормальное общество изо всех сил пытается этот фонтан заткнуть. Всякая новая форма, которая неожиданно появляется, во-первых – безобразна, во-вторых – злобна, в-третьих – неправильна. Все кидаются на нее и начинают дружно изничтожать. А того, кто ее изобрел, называют уродом, злодеем или, в лучшем случае, чудаком. Но поскольку формы рождаются вновь и вновь и остановить процесс невозможно, в конце концов — в момент Х — выясняется, что в некоторой отдаленной местности эта форма процветает и работает в каких-то условиях, считающихся пока экзотикой. С этого момента у нового появляется плацдарм.

 

17. Три круга проблем

 

– Как должны соотноситься между собой части манифеста?

 

– Возможна политически неприличная аналогия со структурой фашистского государства (согласно древним теоретикам корпоратизма). В свое время я вынес ее из просмотра книжки консультанта ЦК КПСС Бессонова, где он описывал фашистское государство. Структуру можно представить в виде концентрических окружностей. Периферия (третье кольцо) – это так называемая нация, то есть широкие массы немецко-фашистских трудящихся, которые не состоят в НСДАП и не числятся в профессиональных корпорациях, но, несмотря на это, им вполне разрешается торговать по мелочам и даже заниматься каким-то капиталистическим безобразием без ущерба для Рейха. Следующее кольцо – это совокупность разнообразных корпораций, образующих костяк государства: армия, местные власти, всяческие профсоюзы и т.п. Наконец, центр внутри этих кругов – партия, в данном случае НСДАП, партия нового типа, как коммунистическая партия СССР, которая задает идеологические инварианты, занимается согласованием интересов всех корпораций между собой и выработкой стратегических решений.

Это очень грубая аналогия. Первая часть манифеста обращена сначала к периферии, то есть к людям, которые не сидят в Кремле и при этом занимаются делом. Она обращена отнюдь не ко всем на свете: мы не обращаемся к огородникам, потому что это маргинальный уклад. Мы обращаемся к хозяйственно активной части населения, каковыми являются предприниматели; мы говорим с ними и о них.

Второй раздел обращен к корпорациям, к людям корпораций, но не настоящих, а архаических. Других у нас пока почти нет. В нашем случае это структуры государства, органы регионального управления, крупные предприятия и разнообразные профессиональные объединения, которые ведут себя с нашей точки зрения «полукорпоративно». Они отстаивают определенные профессиональные интересы и пытаются заниматься принятием решений относительно некоторой предметной области. При этом defacto их главная проблема состоит в том, что задачи, требующие среди прочего суперсовременных сетевых информационных технологий, и архаичная социальная ткань, из которых они состоят, не совпадают. Представьте для наглядности, что они слеплены из снега, а работать приходится летом, поэтому они все время тают.

Наконец, в принципе абстрактным адресатом третьего раздела должна быть некоторая элита, точнее, «межэлитное» объединение в обществе, которое уполномочено решать вопрос о том, куда мы идем и зачем, как договариваемся между собой о том, что хорошо и что плохо. Это не может быть политическая партия, потому что партия секулярного типа по определению преследует один или несколько частных интересов. Это должна быть структура вроде «партии ленинского типа», тотальный монополист идеологии. Если во главе корпорации встанет какая-то одна фракция, корпорация рухнет.

 

18. Девушка без адреса

 

«Партия нового типа» в такой трехслойной структуре уполномочена играть роль топ-менеджера корпорации, то есть согласовывать разнообразные межкорпоративные стратегии действий высокого уровня. Здесь есть большая проблема. Раньше, в советском государстве, можно было сказать, что вторая часть адресована Совету министров, министерствам, ведомствам, обкомам и облсоветам всех степеней, а третья часть адресуется КПСС, то есть той самой структуре, которая устанавливает для общества цели и инварианты. Сейчас не совсем понятно, кому адресовать третью часть, поскольку партию уничтожили, а ее аналог не был создан.

Ближайшим аналогом КПСС сейчас является администрация президента. Она сидит там же, где сидела КПСС, она отделена от принятия непосредственных хозяйственных решений. В принципе, она должна заниматься стратегией и идеологией. Но по ряду причин администрация этим почти не занимается, она тотально погружена в политику, поскольку власть – основная материя нашего общества.

Администрация президента – это все та же власть, пусть даже координирующая и направляющая, она пытается решать межкорпоративные проблемы властным же методом. Вместо того чтобы иметь дело со стратегиями и идеями, она тасует кадровую колоду и играет в кубики из оргструктур. Таким образом, материя данного органа не отвечает его подлинной функции.

Получается, что суррогатным адресатом на третьем уровне является опять-таки центральная власть, то есть президентская, задача которой – не непосредственное руководство хозяйством, а некоторое устаканивание общественных разногласий. Поэтому здесь с самого начала стоит честно заявить, что настоящий адресат пока отсутствует.

 

19. Три круга решений

 

– Что мы можем предложить адресатам, кроме диагноза?

 

– Вся новизна в том, что мы движемся не сверху вниз, как у нас принято (то есть с интеллигентского трепа о ценностях, судьбоносных целях и национальных идеях), а снизу вверх, от предмета, от хозяйствующих субъектов и их практических проблем. Мы сразу апеллируем к уже почти бесспорному факту, к новому растущему сословию и его проблемам, к неуничтожимости этого сословия, его несовместимости со старым государством. Мы показываем, что существует новая производительная сила: в ней вся надежда и в ней же коренятся все проблемы. Мы показываем, что с ней нельзя работать в существующих институтах, поэтому либо институты изменятся, либо они ее задушат; но если ее задушат – нам всем конец. И уже после этого мы начинаем восходить обратно, к идеологемам, инвариантам ценностного уровня, пройдя путь от почвы и адресуясь на каждом этаже к конкретным субъектам и структурам.

Для того, чтобы государство имело шансы выжить (от элементарной способности собрать деньги для выполнения своих функций, в том числе социальных или оборонных, и до превращения в современный институт, который перестает заниматься истреблением наиболее производительной прослойки собственного населения и начинает ее поддерживать), оно должно стать естественной надстройкой над предпринимательством. Мы объясняем, что оно должно стать верхушкой предпринимательского сословия, корпорацией, принимающей решения относительно предпринимательства вообще и относительно конкретных предпринимательских схем. Люди государства должны понять свой новый предмет и новую форму деятельности. Сейчас у них нет предмета, они хватают руками воздух. Они пытаются заниматься мифическим предметом, собирать «налоги» с налогоплательщиков-«бизнесменов», а это невозможно из-за крайней малочисленности и слабости таковых. В то же время основная масса хозяйствующих субъектов на самом деле тяготеет к совершенно иному типу деятельности, а он невидим и недоступен государству. Поэтому государство должно обратиться к подлинному предмету. Следует прежде всего обратить внимание на работу с нашими предпринимательскими корпорациями, здесь и за рубежом. Лицензирование предпринимательских схем, информационное обеспечение их деятельности, разрешение противоречий между ними, осаживание наиболее зарвавшихся, распределение части дохода на общественные нужды – вполне нормальная, земная деятельность, но совершенно из другой оперы. Из другого времени.

 

– Для этого государство должно стать предпринимателю партнером?

 

– Государству предстоит либо видоизмениться так, чтобы стать предпринимателю партнером, либо перестать существовать. Оно обречено на это. Альтернативой является просто слом этого аппарата (что у нас уже многократно случалось) и выращивание предпринимателями нового аппарата из самих себя. Поэтому в реальности будет некоторое встречное движение – наращивание, становление профессиональных, все более укрупненных структур предпринимательства. Укрупнение будет идти по регионам, по отраслям, по разнообразным интересам, по родственным связям, по типам схем. Встречное движение сверху вниз будет направлено на то, чтобы перестать заниматься тем, чего в России не было и нет (несуществующим пылевым облаком экономических индивидов) и вступить в отношения, в переговоры, в борьбу с этими укрупняющимися центрами корпоративного хозяйствования.