ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ. МИФЫ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Обозреватель²: Такое впечатление, что последние пять лет все наши мыслители, сидя за разнообразными круглыми столами, дискутируют без конца триединый вопрос: Кто мы? Где находимся? Куда идем? Собеседники как на подбор образованнейшие люди, но из всех умных слов, почему-то, ничего глобального не рождается. Но если столь просвещенные люди не могут сформировать некую общую объединяющую всех идею, не означает ли это, что над ними тяготеет какое-то роковое проклятье? И не поможет ли здесь нам книга С.Платонова?

Чернышев: За круглыми столами уже мало кто остался. Мыслители постепенно перемещаются в очереди за колбасой или за мылом. Завтра все мы там встретимся. Но важнее иное. По-видимому, представление о том, что дискуссия идет вокруг указанного триединого вопроса – не более чем иллюзия.

Обозреватель: Позвольте, а о чем же мы тогда спорим на протяжении всей этой пятилетки гласности?

Чернышев: Реальная дискуссия идет по двум противоположным направлениям, каждое из которых, скорее, уводит от этого триединого вопроса, чем ведет к нему, сознательно или неосознанно, но уводит. Единственная, пожалуй, попытка по-настоящему задать его угадывалась в вопросах-недомолвках Андропова, суть которых сводится к тому, что наше общество, претендующее на монопольное обладание теоретической истиной, почему-то вынуждено двигаться вперед “эмпирически, весьма нерациональным методом проб и ошибок”. В связи с этим встал вопрос о природе строя, созданного у нас, и о характере того этапа общественного развития, на котором мы находимся. Он стоит и поныне.

Обозреватель: Неужто вы отрицаете достижения отечественной публицистики последних лет, интерес к которой столь велик как в стране, так и за рубежом?

Криворотов: Оценка достижений публицистики зависит от критерия. Если мерить испытанным способом "от достигнутого уровня" – по сравнению с 1985 годом шаг вперед огромный. А вот если от эталонного 1913 года – то до этого уровня еще идти и идти.

Если серьезно – наше общественное сознание по-прежнему сковано сверхжесткой мифологией, системой почти неосознаваемых "табу". А время, отпущенное историей на дискуссии, истекает.

Чернышев: Несмотря на все гневные филиппики, обличительный пафос, убийственную иронию и прочие виды оружия массового публицистического уничтожения, суть этих мифов остается незатронутой, и они продолжают выситься неприступными бастионами, заграждающими путь к моменту истины.

Криворотов: Можно утверждать, что не помогут нам ни Нуйкин с Клямкиным, ни академик Абалкин, ни С.Платонов, ни сам господь бог, покуда не освободимся по-настоящему от этих мифов-проклятий. А освободиться по-настоящему – значит не просто отречься, отринуть, подвергнуть голословному отрицанию, а преодолеть, превзойти, понять как часть ответа на указанный Вами триединый вопрос.

2. Прихоть случая или бездна порока?

Обозреватель: Так вы что, утверждаете, что покуда все стрелы публицистики летят вообще мимо этой мишени?

Чернышев: Перестройка и гласность наметили две линии ухода общественного сознания от этого вопроса, увода прочь от него. Первая линия, называемая для простоты официальной, наиболее явственно прочитывается во многих наивно-бесхитростных документах 1985 года. Выражая ее суть в несколько утрированном виде, можно было бы сформулировать замысел аппаратных мудрецов примерно так: не будем копаться в отходах истории, не будем разбираться с вопросом, кто мы такие и на каком этапе мы находимся, поскольку об этапах вообще речи не может быть. Теперешнее состояние общества является следствием печальных ошибок, заблуждений и отклонений от некоей правильной линии. То есть наш путь к сегодняшнему состоянию не представляет собой какой-либо правильной траектории, – это плутания, блуждания, следы человека, который сорвался с тропинки, увяз в болоте, выписывал кренделя и т. д. и т. п. На шкале чистых формаций, в таблице чистых элементов Менделеева нет места для обозначения этого этапа. Он поэтому не представляет интереса для науки, как всякие петли, зигзаги и заблуждения, случайные отклонения от чего-то закономерного. Поэтому давайте все это отринем и займемся лучше тем, что охарактеризуем в общих принципиальных чертах то новое качественное состояние общества, к которому мы должны прийти к 2000 году, и устремимся по этому пути, перестраиваясь и всемерно ускоряясь.

Криворотов: Это новое качественное состояние было сформулировано в традиционных выражениях "еще глубже", "еще шире", "коренные изменения" и т.д. Если уж совсем утрировать, то можно выразить эту позицию с помощью такой аналогии: нам надо запустить ракету на некую новую, прекрасную планету. Про планету известно, что она находится высоко в небе, что она сияет ярче прочих звезд, и что там все гораздо лучше, чем у нас сейчас (хотя при этом в принципе все устроено точно так же, как и здесь). Что же касается ракеты, то мы категорически отказывается даже обсуждать вопрос о координатах точки старта, исходном весе ракеты, типе ее двигателей, системе управления и т.д. Довольно понятно, что в таких обстоятельствах не только весьма проблематично попасть на эту самую планету, но и шансы стартовать, мягко говоря, сомнительны.

Чернышев: Вторую линию в дискуссии назовем условно публицистической. Казалось бы, она была точно "про то", направлена в нужную цель, а именно, ориентирована на оценку того печального состояния, в котором мы сейчас находимся, и тех наших исторических корней, которые к нему привели. Естественно, она была, по преимуществу, критической. Но все дело в том, что эта критика высказывалась с точки зрения прежде всего нравственной, с точки зрения гуманистических критериев, общечеловеческих ценностей. В результате всего этого послеоктябрьская история в зеркале публицистики приобрела характер борьбы сил добра и зла, в которой силы зла, к несчастью, победили. Первой и главной мишенью была личность Сталина и деятельность этой личности. Потом, когда мишень была поражена, от нее пошли концентрические круги, захватывающие в свой оборот все больше и больше новых личностей, деяний, сфер жизнедеятельности нашего общества и поворотов его истории. Этот нравственный аршин последовательно прикладывался ко всему, что попадалось под горячую публицистическую руку, и выносился вердикт: сие – порок. Сейчас это процесс, который идет и идет вширь, дошел уже до личности и деятельности Ленина. И теперь очевидно, что эта публицистическая линия приобрела явственные черты неудержимого процесса тотального самоотрицания.

Обозреватель: Ну, а что ж тут плохого, в конце концов? Порок должен быть осужден, если он порок. Этот процесс ведь сам по себе и благотворен. Известно ленинское высказывание о мече гласности, который сам же исцеляет причиненные им раны. По-видимому, через это необходимо пройти нашему обществу.

Чернышев: По-видимому. Мы вовсе не отрицаем неизбежность, понятность, оправданность этого процесса, не пытаемся присоединиться к тем, кто хочет установить границу гласности. Важно только понять, что у этого естественного, объяснимого процесса начисто отсутствует конструктивный компонент. Если мы прикладываем мерку блага, человеческой нравственности к нашему греховному миру, мы просто ничего нового не узнаем, кроме той общеизвестной истины, что человек греховен, а мир во зле лежит.

3. Повторение в отместку за отрицание

Обозреватель: Что ж, пусть так, но ведь с этой абстрактной, гуманистической точки зрения мы осуждаем вполне конкретные явления в истории вполне конкретной страны и делаем это для того, чтобы они больше никогда не повторились.

Криворотов: Печальный парадокс в том, что принятый способ отрицания этих явлений безусловно приведет к обратному: они обязательно повторятся и повторятся точно в таком же виде, в котором они уже были в истории нашей страны. Отрицание, которое не приводит к повторению, – это диалектическое отрицание, снятие. Осуждение, которому мы подвергаем печальные страницы нашей истории, должно быть конструктивным, осуждением с точки зрения подлинной общественной науки. А для этого нужно искать ответ вовсе не на вопрос, хорошо ли это было или плохо. Да, это было плохо. Но нам нужно искать ответ на вопрос о том, социальное развитие какого сорта и характера имело место в истории нашего общества. Чем с формационной или с какой угодно другой структурной точки зрения является созданный нами и создавший нас общественный организм? Каковы тенденции его развития? На каком этапе общественного развития нас застигла перестройка? Каковы внутренние закономерности, которые необходимо переломить для того, чтобы это развитие приобрело другой характер?

Обе линии дискуссии, и официальная, и публицистическая, о которых мы говорим, успешно дополняя друг друга, уводят в стороны, в две противоположные стороны от этого вопроса.

Обозреватель: Так вы считаете, что осуждение ошибок и заблуждений нашего прошлого, сопровождаемое покаянием и нравственным очищением, не помогает нам двигаться дальше вперед?

Криворотов: По-человечески эта позиция нам импонирует больше, чем трусливое чиновничье замазывание этого вопроса и отвлечение дискуссии от него под предлогом опасности недооценить свершения народа на его историческом пути, под предлогом устремить взоры в светлое будущее. Но конструктивно такая позиция нравственного судьи помогает лишь косвенным образом. И дело здесь не в нашем личном вкусе или домыслах. Ведь вся история России развивается через подобные отрицания, которые наводят на мысль об известной фразе поэта: я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал. Таких тотальных самоотрицаний в истории России было четыре. Давайте посмотрим, к чему они привели. Первое – это отрицание своей языческой сути, обращение к христианству. По своим историческим последствиям это обращение оказалось поворотом к Западу и отрицанием Востока, ибо мы вступили на путь, который был связан, в конечном итоге, с ростом феодальной раздробленности, ростом торговли и городов – тот путь, по которому двигались и западные страны. Феодальная раздробленность, в свою очередь, была осуждена как причина нашего подпадания под монголо-татарское иго, осуждена и в художественной форме, и, что гораздо важнее, осуждена материально-практически, через воцарение тотального Московского царства, разрушившего княжеские перегородки. Таким образом, второе отрицание привело нас от раздробленного феодального Запада к деспотическому азиатскому Востоку. Третье отрицание связано с петровскими реформами, и, как легко видеть, ориентировано обратно с Востока на Запад. Оно также сопровождалось тотальным отрицанием всей системы ценностей и самого образа жизни, предшествовавшего этим реформам. Четвертое – это революция 1917 года, которая опять-таки привела к тотальному отвержению западных европейских ценностей, насаждавшихся Петром, и вектор на этот раз снова направлен с Запада на Восток. Исторический парадокс еще и в том, что тотальное по форме отрицание образа жизни и системы ценностей никогда не вело к их подлинному преодолению или уничтожению. Так, например, до сих пор отрицание язычества тысячелетней давности не привело к исчезновению многочисленных и мощных языческих элементов из нашей жизни, и, более того, во многом они усиливаются. Да и вообще в истории всегда попытки сжечь то, чему поклонялись, не разобравшись с сутью, причинами и последствиями этого поклонения, не разобравшись с природой того, чему поклонялись, попытки начать на пустом ровном месте, приводят к тому, что сожженное восстанавливается в своих прежних правах, и развитие отбрасывается далеко назад, вместо того, чтобы устремиться вперед за счет расчистки этого места.

4. Котлован под миром насилья

Обозреватель: Ну хорошо. А вот с этой точки зрения может ли быть сделан прогноз: что нас ждет как результат такого тотального отрицания?

Чернышев: Безудержное отрицание – это отрицание без удержания положительных моментов предшествующего развития, если выражаться гегелевским языком. Мы просто берем и сдираем верхний слой нашей культурной почвы. Да, эта почва хранит следы пожаров, она обильно полита кровью и потом, но это культурный слой. И если мы просто сдираем его и выбрасываем, то обнажаются, как нетрудно догадаться, нижележащие слои. В самом идеальном и маловероятном случае, о котором, кстати, мечтают определенные силы в нашем обществе, мы сваливаемся в период где-то между 1905 и 1917 годами, послеманифестной конституционной монархии с Думой как совещательным органом, где будут представлены разнообразные кадеты, октябристы, эсеры и т.д., с определенным спектром урезанных, но все-таки свобод, а также с робким, все ускоряющимся развитием капиталистического уклада, который будет развиваться именно как уклад при тотальном доминировании недемонтированной административной системы. При всей притягательности этой идиллической картины для многих, нельзя забывать, что в этом случае мы возвращаемся к архаичным – по европейским меркам – формам демократии и фактически начинаем все с начала, при том, что мы и так уже почти безнадежно отстаем от передовых стран.

Криворотов: При этом вместе с рассуждающей Думой нам придется принять и последующее углубление конфликтов либералов с консерваторами, радикальных социалистов с умеренными, а всех их вместе – с попечительствующим начальством, наивно полагающим, что за дарованием свобод со стороны почтеннейшей публики последуют аплодисменты. Вместо этого сыплются плевки... Начальство, понятное дело, огорчается. И не только огорчается. В результате всего этого воцаряется тот хаос, предел которому, как известно, положила революция. Но это еще самый оптимистический вариант развития событий, который, скорее всего, крайне маловероятен. Ведь сдирание культурного слоя, которое было произведено после отмены НЭПа в период коллективизации, привело к тому, что мы провалились гораздо глубже, во времена Иоанна Грозного и, может быть, еще более крутые времена. Точнее, система Грозного была воспроизведена в таком чистом и мощном виде, что сам Малюта Скуратов позавидовал бы своим гораздо более профессиональным наследникам. То есть ветер подобного рода перемен может запросто сдуть весь наш европейский черноземчик, и мы провалимся в мрачнейшую азиатскую диктатуру, весьма архаическую. И это при том, что сегодня наша общественная структура и без того является весьма и весьма архаичной. Только историческая неграмотность, отсутствие сравнительной экономики и сравнительного обществознания как дисциплины не позволяет нам увидеть, что та структура государственной монополии, которая сложилась в нашей стране, не просто не является уникальной, напротив – она является наиболее распространенной в истории человеческих обществ.

Обозреватель: А вы не преувеличиваете? Можно привести хоть один пример?

Чернышев: Примерам несть числа. Я бы сказал, беспримерно много. Основные элементы подобной общественной структуры проявились уже в Третьей династии Ура, существовавшей в Междуречье в третьем тысячелетии до нашей эры, и достигли достаточно полного, даже классического развития в Птолемеевском Египте в III – I веках до нашей эры. В той хозяйственной политике, которую проводили Птолемеи, можно усмотреть черты реформ 60-х годов.

Криворотов: Конечно, если нам угодно, мы можем именовать всю эту систему социализмом, тем более, об этом речь пойдет впереди, Маркс слово "социализм" в подобном смысле практически не употреблял, а Ленин использовал многозначительное выражение "социализм в известном смысле". Как он заметил по этому поводу, мы постоянно говорим, что движемся от капитализма к социализму, при этом постоянно забывая ответить на вопрос, кто такие эти "мы". В начале мы приняли, заимствовали извне, определенную общественную модель, считая ее моделью социализма. Уверовав в нее, а затем уж убедив себя в том, что наша вера есть не что иное как точное знание, мы "внедрили" эту модель, как умели. Теперь мы пытаемся точно так же некритично, без разбирательства вопроса по существу, полностью отказаться от этой модели, отбросить ее. Подобного сорта негативное отрицание, отрицание без ответа на вопрос, кто мы такие, откуда и куда движемся, неизбежно приведет к тому, что мы провалимся обратно, в предыдущие, еще более архаические общественные структуры. Весь тысячелетний ход нашей истории подтверждает и наглядно демонстрирует это.

Чернышев: Похоже, мы всерьез вознамерились расстаться с нынешней системой "административно-командного социализма" примерно так же, как с династией Романовых, то есть отринуть без разбору, во имя весьма туманно понимаемого идеала: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был никем – тот станет всем".

Вчитайтесь. Вдумайтесь. Идея выражена с гениальной краткостью и откровенностью.

Если разрушить мир насилья до основанья – вскроется исторически предшествовавший, более грубый мир более грубого насилия. И так далее. И чтобы дойти до строительства нового мира, придется вначале восстановить разрушенное. Кто был никем – тот станет тем, кого он сверг силой, только в более архаичном, грубом варианте. На месте разрушенной полуевропейской российской монархии появилась вполне азиатская тирания. Вожди крестьянских восстаний в древнем Китае, победив, не единожды становились основателями новой династии, которая по мере развития воспроизводила копию предшественницы.

Не подумайте, что нам так уж импонирует старый мир насилья, что мы – скрытые монархисты. Ничуть. Просто путь к новому миру пролегает не через разрушение, а через созидание, не вниз, а вверх. Старый мир – фундамент нового. Разрушение фундамента ведет в котлован, а не в социализм.

Криворотов: Мы очень любим поучать других на тему о том, что у истории надо учиться, что история учит. Но, пожалуй, на сегодняшний день именно мы в наименьшей степени учимся у нее.